Слёзы любви - Мира Майская

Сдернуть получается только со второго раза, в это время руки покрываются слизью и начинает нестерпимо вонять тухлятиной. Стараюсь не уронить это из рук, и быстрее спуститься на землю.

У самой земли, чувствую под руками, что-то шевелиться и быстрее хочу от этого избавиться.

— Кнут зажги малый факел, — отдал тихо приказ и одновременно положил на землю, то что снял с кола.

Руки хочется вытереть, на них в липкой слизи что-то так и шевелится. Наклоняюсь к траве у ног, и повернув голову спрашиваю парня-кривича.

— Что это? И почему воняет?

— Голова, — говорит он просто и добавляет.

— Так висит уж с середины лета, испортилась.

— Кто испортился? — совсем не понимаю, что он говорит.

— Голова, — он повторяет тихо.

— Чья, — язык кривичей, меня точно сведёт с ума.

— Её, — он показывает вниз, на то что лежит на траве.

Я глубоко вздыхаю, и в этот миг Кнут разжигает тонкий факелок. Потом направляет его вниз к траве, и вглядываемся, силясь понять, что перед нами.

— Это её голова, — раздается за нашими спинами, мы и забыли о парне.

— Чья? — это уже Кнут.

Остальные молчат и смотрят вниз. Я тоже смотрю, но уже не сомневаюсь, это человечья голова.

— Ну, светловолосой, вы про неё спрашивали.

Я выпрямляюсь и смотрю в свете от факела на кривича, смотрю и тяну к нему руки, которые так и не обтёр об траву, как хотел.

— Конунг погоди, нужно всё разузнать, — заговорил один из моих людей, слегка отстраняя от меня парня.

— Говори, если хочешь жить, — это уже он кривичу.

— Так я и так горю, — было видно его вновь трясёт от страха.

— Это чья голова?

— Ну. светловолосой, имени я не знаю. Говорили она предатель и люди наши из-за неё погибли. В середине лета, князь велел её на кол.

Он замолчал, мы тоже все молчали. Я в этот миг ни о чем не думал, просто смотрел вверх. Там в темном небе горели звёзды, яркими огоньками. Я смотрел на них долго, очень долго.

И вдруг одна из них, сорвалась с небосклона и медленно полетела вниз к земле.

Не долетела, погасла…

Я вновь опустил голову вниз, посмотрел на голову, что лежала в траве.

— Ты видел девицу живой? — это Кнут кривичу.

— Да, светловолосая, тощая.

— А как казнили её?

— Как? Так голову отрубили, а потом на кол воткнули, — кривич.

— Вы совсем звери… Она ж девчонка совсем была…

Кнута схватил кривича за грудки и взялся трясти.

Тот, что-то мямлил, но я уже не слышал, и не слушал. Я не отрываясь смотрел на голову, потом повернувшись к своим людям.

— Хальс, принеси кусок холста из моей седельной сумки, и побыстрее.

Тот срывается и бежит в сторону лагеря, где остались наши кони.

— Ты сам видел её казнь? — повернулся к парню.

— Нет, — быстро отвечает и продолжает.

— Меня не было в то время в Плескове.

Я так и не могу осознать, принять. Разве можно осознать смерть, и принять её невозможно. Хочется кричать, а скорее выть. А скорее ничего не хочется, уже ничего не хочется…

Вернулся Хальс, одним движением раскинул на траве холст. Я вновь посмотрел на голову и наклонился, чтобы поднять её с земли. Взялся и приподнял вверх, к факелу, который так и держал Кнут.

В руках я держал голову, явно женскую. С она была небольшой и с неё вместе с кусками кожи, свисали волосы, светлые и длинные.

— Конунг, это же не Яся? — где-то сбоку голос Кнута.

Я не смотрю на него, только на голову в моих руках, повернув её смотрю на пустые глазницы. Глаз, что были небесно-голубые, больше нет. Это птицы, или время…

Мне хочется упасть на колени и выть, как зверь…

Долго не могу пошевелиться, кто-то подходит и встает рядом, произносит:

— Сверр, положи на холстину,,

— Положи…

Опускаю, и вновь замираю. Нет сил, отказаться даже на миг, от моей девочки.

— Яся, моя Ясечка… — это Кнут.