Малафрена - Ле Гуин Урсула Кребер (2004)

А это была такая игра, в которой и сам Корнелиус, и его идеалистически настроенные оппоненты на кон поставили собственную жизнь и благополучие. С той только разницей, что на стороне премьер-министра была армия страны и империя. Это, прямо скажем, делало условия поединка несколько неравными. Луиза прекрасно видела это, но не была уверена, что Итале Сорде, Эстенскар и даже Геллескар тоже достаточно хорошо это понимают. Она крайне мало высказывалась на эту тему, продолжая исполнять свои обязанности при дворе, а также — развлекать тех, кто мог бы помочь Энрике в его скромных дипломатических притязаниях, если видела подходящую возможность для этого или если он ее об этом просил. Она не усматривала в этом ни малейшего предательства. С какой стати ей быть верной делу, от которого ее отстранили? Да и как она может быть верной чужому делу? Раз она сама не может играть в эту игру по всем правилам, то ей все равно, кто там выиграет!

Значит, Итале не пришел… В третьем часу ночи Луиза все еще сидела за туалетным столиком, отложив в сторону журнал, который он ей недавно принес. Это был «Беллерофон», выходивший ежемесячно, который все свои литературно-философские сюжеты черпал из «Новесма верба», ставшего откровенно политическим. В этом номере Итале поместил свою обширную рецензию на монографию «Словарь и историческая грамматика орсинийского языка и его диалектов», автором которой являлся один профессор из Солария. Рецензия была опубликована на первых страницах журнала как передовая статья. Все эти радикалы были явно возбуждены появлением подобного словаря. Патриоты! Луиза начала читать. Писал Итале жестко, логично, с некоторой склонностью к дидактике; статья, безусловно, производила впечатление, но не увлекала. Это было совсем не такое чтение, каким можно заниматься, лежа на диване. Луиза зевнула и принялась бездумно перелистывать страницы. Здесь же Эстенскар опубликовал вторую часть своей длинной, на несколько номеров, рецензии на роман Карантая. Им мало было от души спорить друг с другом, они еще и в печати должны были друг друга ругать или хвалить! Господи, какой же он маленький, этот их мирок, какой убогий! И среди этих революционеров царит такая же посредственность, что и при отчаянно скучном дворе великой герцогини. И такая же пустота. Они не свободны, хотя вечно говорят о свободе. Никто здесь не свободен…

— Прелестная картинка! — раздался тихий голос Итале. Оказывается, она на минутку уснула и теперь, открыв глаза, с трудом поняла, где находится. Но даже не пошевелилась. По его голосу она поняла, что он улыбается. — Ты ведь уснула над моей рецензией, верно? — спросил он, наклоняясь к ней, и она почувствовала исходивший от него запах ночной прохлады. Его теплые губы легко коснулись ее щеки. — Эх ты, читательница романов!

— Да, а ты можешь читать словари, если они так тебе нравятся, — сказала она, открывая глаза и снова зажмуриваясь, чтобы сладко потянуться и зевнуть. — Только меня об этом не проси. Я словам вообще не очень-то доверяю. Ты что так поздно?

— Извини. — Итале снял сюртук и галстук, присев рядом с ней на кровать в одном жилете. Лицо его в тусклом свете единственной свечи казалось мрачным и осунувшимся. Луиза внимательно наблюдала за ним, словно пытаясь наконец понять, что же он собой представляет.

— Ты, конечно, в «Иллирике» был, — сказала она с легким упреком. — Разговоры, разговоры, разговоры. Слова, слова, слова…

— Нет, я задержался у одного своего старого приятеля. Мы с ним когда-то в школе вместе преподавали. Он сейчас без работы остался.

— Да все вы вечно без работы сидите.