— Вы совершаете ошибку. Вы потеряете все. Из-за своей гордыни. Вам не хуже меня известно, что в суде у вас нет никаких шансов. На меня работают десятки адвокатов, каждый из которых на «ты» с экспертами и полицейскими, ведущими расследование. Я лично знаком с половиной парижского суда высшей инстанции. Это мой мир, а не ваш. Ваши надежды на честную игру тщетны, и вы знаете это так же хорошо, как я, месье Витраль. Вы знали об этом всегда. Спасенную девочку назовут Лизой-Розой — даже если следствие обнаружит неопровержимые доказательства обратного. Выжила Лиза-Роза. Это так, и иначе быть не может. Я пришел к вам с дружескими намерениями, месье Витраль, хотя меня ничто не вынуждало на этот шаг. Если угодно, я пришел, чтобы частично восстановить справедливость, — в меру своих сил.

Марк заходился плачем на руках у Николь.

— Убирайтесь!

Карвиль подхватил кейс и двинулся к двери.

— Спасибо, месье Витраль. Теперь моя совесть чиста. И это не стоило мне ни сантима.

Он вышел.

Николь прижала к себе Марка. Она тоже плакала. Она плакала, потому что знала: Карвиль не лгал. Он говорил правду. Витрали давным-давно привыкли к несправедливости судьбы — слишком часто им приходилось с ней сталкиваться. Они стойко переносили все испытания. Но Николь понимала, что они обречены на поражение. Пьер Витраль обвел взглядом гостиную. В углу по-прежнему мерцал экран немого телевизора. Пьеру было плохо, хотя боль в спине отпустила. «Разные виды боли не плюсуются, — подумалось ему, — а как бы накладываются одна на другую, — хоть в этом ему повезло».

Он в последний раз вгляделся в экран телевизора, и в глубине его глаз загорелась искорка сопротивления. Тихо, словно разговаривая сам с собой, он произнес:

— Нет, месье де Карвиль, вы не победите.

С вашего позволения выскажу свое мнение, сформированное годы спустя, на холодную голову. В то утро Карвиль совершил непоправимую ошибку: он разжег в Витралях ненависть к себе. Не будь этого, он скорее всего выиграл бы в суде — тихой сапой. Витрали могли бы сколько угодно возмущаться — никто бы их не услышал.

«Мерседес» еще только выруливал из квартала Полле, а Пьер Витраль уже искал на тесно заставленной полке шкафа газету.

— Что будем делать? — спросила его жена.

— Бороться. Мы его по стенке размажем.

— Как? Ты же слышал, что он говорил. Он прав.

— Нет, Николь. Нет. У Эмили еще есть шанс. Он забыл одну деталь. Все, о чем он говорил, касалось прежнего времени. Это было верно до того, как появилась Стрекозка. До того как Паскаль и Стефани навсегда покинули нас. Но теперь все изменилось. Мы с тобой тоже стали известными, Николь. Люди интересуются нами. О нас пишут в газетах, рассказывают по радио…

Он повернулся и ткнул пальцем в угол комнаты.

— Про нас говорят по телевизору. Наверное, Карвиль не смотрит телевизор и ничего об этом не знает. Но в наши дни телевидение и газеты имеют не меньший вес, чем деньги.

— И что же… Что именно ты собираешься делать?

Пьер Витраль показал на номер телефона, напечатанный на газетной странице.

— Начну с «Эст репюбликен». Они лучше всех изучили дело. У них есть одна журналистка, она пишет все заметки о крушении самолета. Помнишь?

— Заметки! На прошлой неделе про это было пять строк!

— Вот именно. Лишний довод в нашу пользу. Можешь поискать ее фамилию?

Николь Витраль усадила Марка на стул перед телевизором. Достала из-под журнального столика папку, в которую аккуратно складывала газетные вырезки со статьями, посвященными авиакатастрофе в Мон-Террибль. Ей хватило буквально пары секунд.

— Люсиль Моро!

— Отлично. Терять нам все равно нечего. Так что мы еще посмотрим…

Пьер Витраль снял трубку и набрал номер редакции.