Самолет без нее - Мишель Бюсси (2014)

Уналь Серкан оказался типом скользким, как угорь. Я несколько раз разговаривал с ним по телефону и заплатил ему сумасшедшие деньги — двести пятьдесят тысяч турецких лир, чтобы заполучить оригинал фотографии и негатив. Переговоры тянулись уже неделю. Я чувствовал, что Серкан набивает цену, стремясь вытянуть из меня как можно больше.

Рано утром 7 апреля он наконец назначил мне встречу на проспекте Кеннеди, возле дворца Топкапы, напротив Босфора. Я увидел маленького суетливого человечка, кроме всего прочего, косоглазого, — про таких говорят: один глаз на Кавказ, а другой на Север. Со мной был Назым — в качестве переводчика. Серкан требовал аванс — пятьдесят тысяч лир. Не то, грозил он, продаст фотографию кому-нибудь другому.

«Кому? Витралям? Он принимал нас за дураков».

Разумеется, я не повелся на его дешевую разводку. Пока он не покажет негатив, не получит ни лиры. Он, в свою очередь, тоже уперся. Мы с ним чуть не подрались — прямо перед памятником Ататюрку. Назыму пришлось нас разнимать.

В отель я возвращался со странным чувством. Не то чтобы меня терзало сознание допущенной грубой ошибки, скорее наоборот. Меня не покидало ощущение, что я что-то упустил. Я позвонил во Францию и попросил срочно выслать мне все газеты и журналы с публикациями о событиях на горе Мон-Террибль. Через три дня, 10 апреля, я их получил. Меньше часа спустя у меня был ответ на мучивший меня вопрос. Безобразная голубая ваза, украшавшая тумбочку, разлетелась на мелкие осколки после того, как я запустил ею в ярко-красный ковер, висевший на стене моего гостиничного номера.

Нельзя сказать, что Уналь Серкан проявил чудеса изобретательности. «Пари Матч» в номере от 8 января 1981 года опубликовал серию фотографий Лили, лежащей в кроватке детского отделения больницы Бельфор-Монбельяр. Одна из них запечатлела малышку в той же точно позе, что на снимке с турецкого пляжа, якобы сделанном на месяц раньше. Головка чуть склонена в сторону, правая ножка подогнута, левая ручка под головой… Один глаз открыт чуть шире, чем другой. И даже пальчики на руке расставлены точно так же.

Фотография Уналя Серкана была фальшивкой. Грубой подделкой. Не такая уж, к слову сказать, виртуозная работа — фальсификатор просто заменил больничную простыню пляжным полотенцем того же цвета и текстуры. И смонтировал со снимком своей подружки.

Меня так и подмывало содрать со стен все ковры. Этими коврами нас просто достали — стоило выйти на улицу, как каждый житель Стамбула подлетал к нам и предлагал купить очередной ковер. Ковер или жареное мясо, или еще какое-нибудь барахло, да хоть его собственный дом, разобранный на кусочки и разложенный на тротуаре. Или его детей, или его жену, или его самого — целиком или по частям: хочешь ногу, хочешь — почку, хочешь сердце… Проклятые торгаши!

Я два часа метался по комнате, пока постепенно не успокоился. В конце концов моя злость на Уналя Серкана улеглась. На войне как на войне — он пошел ва-банк и сорвал куш. Двести пятьдесят тысяч лир за примитивный фотомонтаж. В глубине души я его понимал. Больше я Уналя Серкана никогда не видел. Меня одолевали другие, более срочные, заботы.

Я провел в Турции еще несколько недель, расследуя другие версии. Назым, с которым мы по-прежнему встречались в кафе «Дез Анж», высмеивал их одну за другой. Справедливо высмеивал. Как-то незаметно я приобщился к наргиле и всему рваному ритму стамбульской жизни. Наргиле, ракия и неизменный кейф — ритуальное чаепитие, при котором обжигающе горячий чай подают на серебряном подносе в стеклянных стаканах причудливой формы. Идеальная обстановка для обсуждения безумных гипотез.

— Назым! А что, если Лиза-Роза не была дочерью Александра де Карвиля?

— Ну и что? — дуя на стакан с чаем, отвечал Назым. — Что это меняет, Кредуль?