На пересечении - Дикон Шерола

Постепенно ругань в семье стала звучать все чаще. Оверане даже приходилось оставлять младшую сестру у соседки, если муж заявлялся домой особенно пьяным, а затем и вовсе отправить ее обратно к родителям. В последнее время супруг начал поднимать на Оверану руку, и женщина не хотела, чтобы сестра это видела. Не хотела, чтобы слышала их ругань. А ведь ругались они с Хагалом каждый раз, когда Оверана, его «глупая маленькая шлюха», не хотела отдавать ему заработанные деньги.

Иногда Хагал пытался быть ласковым, но чаще предпочитал не тянуть время и разбираться быстро, например, ударив супругу в живот или в другие места, где синяков никто не увидит. А бывало, что Хагал был настолько пьян, что в порыве злости насиловал свою «бестолковую дрянь», чтобы у нее и в мыслях не было усомниться, кто в доме хозяин.

Оверана не раз грозилась уйти, однако понимала, что покоя ей в этом городе не будет, а возвращаться в родную деревню ей было попросту стыдно. Разумеется, можно было переехать и в другой город, но где гарантии, что муж не достанет ее и там? Нельзя не упомянуть еще тот факт, что столь радикальные перемены означали бы, что всё придется начинать с нуля: искать место жительства, заказчиков, поставщиков тканей, а ведь на данный момент у Овераны совершенно не осталось сбережений.

К тому же спустя какое-то время в семье наступало перемирие, и можно было пытаться жить дальше, пока всё не повторялось сначала. Как, например, сегодня, когда Хагал снова поколотил супругу. Правда, в этот раз Оверана уж слишком сильно противилась воле мужа, не отдавая ему деньги, вырученные за продажу платья, отчего он решил ее проучить. Под руку как раз попался кухонный нож, и Хагал задействовал его так, чтобы «непослушная девка» навсегда запомнила, каково это — перечить мужу.

VI

Вечера в маленьких городках приходят незаметно, напоминая карманников, которые подкрадываются со спины и осторожно выуживают остатки солнца. Темнота медленно растекается по крышам, будто кто-то перевернул чернильницу, и невольно хочется ускорить шаг, чтобы поскорее оказаться дома. Единственной, кто никогда не спешил удалиться с рыночной площади, была Матильда Жикирь. В это время суток она была занята тем, что изо всех сил сражалась с торговцами за каждую монету.

Ближе к вечеру пекари, мясники и молочники несколько понижали цены, чтобы продать как можно больше, так как на следующий день люди куда менее охотно покупали черствый хлеб или мясо, лежавшее весь день на солнцепеке. Именно в такие моменты в стремлении заполучить заветный кусок сыра или говядины Большая Ма становилась особенно беспощадной. Она могла выхватить свиную ногу прямо из рук другого покупателя, растолкать локтями любые препятствия и даже поколотить буханкой хлеба особо упрямого продавца. Последнее, правда, произошло лишь единожды, но тот случай торговцы запомнили навсегда.

Всех продавцов Матильда знала в лицо и к каждому имела свой подход: одних она бранила на всю площадь, обвиняя в том, что они торгуют червями да плесенью, перед другими, напротив, плакала, сетуя на свою голодную жизнь. В любом случае и те, и другие, стремясь отвязаться от надоедливой дамы, шли на уступки, и в такие вечера Большая Ма пребывала в отличнейшем настроении.

Своего мужа Лукио Матильда посылала на рынок крайне редко: в ее глазах он был конченым болваном, который безропотно отдаст последний медяк любому хапуге, стоящему за прилавком. Она же была достаточно изворотлива, чтобы оставить наглецов в дураках, да еще и в убытке.

В этот день Большая Ма прогуливалась по рыночной площади под руку со своей закадычной подругой, Амбридией Бокл. Женщины делились впечатлениями по поводу сказанного Родоном Двельтонь, а также обсуждали внешний вид других горожанок.

— Что это она напялила себе на голову? Ни дать ни взять кормушка для птиц! — хихикнула Амбридия, заметив, как одна из дам поправляет новенькую шляпку.