Королевский гамбит - Джон Робертс (2011)

Прежде чем покинуть дом Павла, я допросил многих его рабов. Все они, разумеется, пребывали в страхе перед возможной казнью, которая грозила им в случае, если не будет найден настоящий убийца. Хотя никто из них не желал зла евнуху, я был уверен, что каждый втайне рассчитывал на то, что того признают виновным. Так или иначе, но иной возможности отвести от себя беду они не представляли. Помимо всего прочего, в глубине души они питали надежду стать свободными гражданами, ибо Павел обещал им, что в случае своей внезапной кончины дарует им вольную.

У меня не хватило духа сказать им, что все их надежды почти наверняка тщетны, поскольку на имущество покойного, по всей видимости, уже претендует множество могущественных людей, а рабы, как известно, представляют собой часть собственности хозяина. Из этого явствовало, что завещание Павла, скорее всего, не будет исполнено. Казалось, рабы искренне горевали по умершему Сергию, и нужно было обладать черствым сердцем сенатора Катона, чтобы оставаться безучастным к столь очевидному проявлению их преданности. После смерти своей жены-невольницы Павел больше не женился и, развлекаясь с хорошенькими девочками-рабынями, никому из них не морочил голову обещаниями законного брака, подобно тому, как это делает множество бессердечных мужчин. Ни одна из женщин, с которыми он был близок, от него не понесла — проклятие, которое он приписывал лихорадке, пережитой в те дни, когда начал бриться.

На мой взгляд, один Сергий Павел стоил десятерых таких, как погрязший в пороках Публий Клавдий. Судьба наделила этого патриция всевозможными преимуществами, между тем он был вечно снедаем недовольством, будто ему чего-то недодали. Хорошо, что у таких людей, как Павел, теперь появилась возможность вырваться из положения невольника и как-то проявить себя в обществе. Греки всегда смотрели на нас сверху вниз, задирая свои аттические носы и называя грубыми варварами. Между тем я никогда не слышал, чтобы афинские рабы, даже в дни великого правления Перикла, могли заработать себе свободу и стать полноправными гражданами, а также рассчитывать на то, что их сыновья будут когда-нибудь носить тоги с пурпурной каймой и наравне с прочими сенаторами заседать в курии, обсуждая высшие интересы государства.

Практикующие жестокость и завоевания в масштабах, неведомых другим народам, мы, римляне, подчас можем быть весьма великодушными. При том что мы превратили в рабов чуть ли не все нации мира, сами никогда не отнимали у своих рабов возможности улучшить свое положение. Хотя патриции слишком высоко ценят свое превосходство и добились больших привилегий в обществе, на деле они являют собой жалкие остатки обветшалой жреческой аристократии, давно себя дискредитировавшей.

Как это ни прискорбно, но нужно признать, что в те далекие времена мы все будто обезумели. Один класс боролся с другим, одна семья — с другой. Более того, мы затеяли войну хозяев против рабов. В результате гражданской войны и междоусобиц было истреблено множество наций. Однако из всякого рода сражений Рим всегда выходил окрепшим, что тоже говорит об уникальности нашего характера. В те времена основная борьба происходила между партией оптиматов, которые полагали, что являются людьми лучшего сорта, так называемой аристократической олигархией, и партией популяров, якобы представлявшей интересы простых людей. В действительности же и те и другие преследовали одну и ту же цель — улучшение личного благосостояния. Помпей, являвшийся в свое время сторонником Суллы, возглавлял партию оптиматов, между тем как Гай Юлий Цезарь, по происхождению тоже патриций, был многообещающим вождем популяров. Великий Марий, весьма почитаемый среди простого люда, приходился Цезарю дядей по линии жены. Уже то, что мы имели таких лидеров и что Рим не стал легкой добычей внешних врагов, убедительно свидетельствует об особом расположении к нам богов.