Это про меня - Ася Оболенская

Когда Ян подошел и обнял меня за плечи, дернулась. Непроизвольно, скорее просто на уровне рефлексов. Просто градус напряжения был уже слишком велик, и если еще вчера я балансировала на краю пропасти, то сейчас уже летела вниз, не имея никакой возможности выбраться на поверхность.

Моргнула, понимая, как влипла, и почему-то разозлилась. На себя, на Яна, на немецкую медицину и весь мир в целом. А потом распахнула глаза и посмотрела на Нестерова.

Он не улыбался. Был серьезен, возможно, абсолютно не понимая, что со мной происходит, хотя, зная его, скорей, он как раз отлично понимал, в чем дело. Я не имела понятия, что происходило в его голове, определить что-то по взгляду было невозможно, однако я все равно ждала.

Ждала хоть какой-то реакции, хоть сама не проронила ни звука.

И через несколько мучительно долгих секунд, когда я уже решила, что сейчас он скажет о том, как жалеет, что связался со мной, и позволит, наконец, разреветься, парень коротко кивнул, словно принял какое-то решение, а потом приблизился и накрыл мои губы своими.

Он целовал страстно, порывисто, прижимая к себе практически до боли, и я отвечала тем же. Эмоциям, которые грозились взорвать голову, был необходим выход, будь то слезы или сводившие с ума поцелуи, хотя поцелуи, конечно, значительно лучше.

Это было полнейшим сумасшествием, резким, заставлявшим задыхаться, но приятным до безумия. Мы отрывались друг от друга лишь для того, чтобы жадно схватить воздух, а потом продолжали ласки, и я была уже готова отдать все на свете лишь для того, чтобы никогда не останавливаться, падать и падать в эту огромную пропасть.

Я не поняла, как мы оказались в квартире. Возможно, перенеслись туда по воздуху, возможно, никакой квартиры и вовсе не существовало, разве это вообще имеет какое-то значение, когда тебя так целуют?! Но потом происходившего резко стало не хватать, и я потянулась к пуговицам рубашки Нестерова, едва сдерживая недовольное всхлипывание оттого, что эта дурацкая одежда так сильно мешает.

На третьей пуговице, которая никак не поддавалась, все же не выдержала и отстранилась от Яна на несколько сантиметров, но даже этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать жуткую пустоту, как будто лишили чего-то важного.

Трясущимися пальцами вцепилась в ткань и почему-то рассмеялась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Кое-как справившись с оставшимися пуговицами, стянула рубашку и уже хотела прижаться, когда Нестеров ласково перехватил мои ладони, а потом тихо проговорил:

– Посмотри на меня.

Его дыхание было неровным, а голос таким желанным, что я просто не смогла ослушаться, надеясь, что смогу пережить еще несколько секунд без прикосновений.

Подняв голову, заглянула в красивые глаза со зрачком почти во всю радужку и нерешительно улыбнулась, чувствуя, как счастье накрывает с головой. Ян ответил на улыбку, а потом наклонился и поцеловал.

В этот раз поцелуй был абсолютно другим. Неторопливым, но еще более глубоким, чувственным, и в голове все сразу прояснилось. Эйфория отступила, а на ее место пришло желание. Жгучее, чересчур сильное, но вместе с тем абсолютно правильное.

Оказавшись на кровати, вновь ощутила холод и одиночество, когда Ян отстранился на несколько секунд, однако, едва он вернулся ко мне, почувствовала тепло и приятную тяжесть тела, и счастье вернулось.

Он целовал мое лицо, шею, грудь, я зарывалась пальцами в его волосы, гладила спину, прижимаясь еще ближе, не упустив тот момент, когда Ян окончательно перестал себя сдерживать.

Тихо застонала, ощутив его внутри, и выгнулась навстречу, понимая, что так идеально мне не было ни с кем и никогда. Движения Яна стали напористей, и я, наконец, окончательно отпустила себя, растворяясь в наслаждении и ласках, понимая, что обратной дороги уже нет.

Но сейчас это не имело никакого значения.

* * *

Гедонофобия – боязнь наслаждения, удовольствия, радости.