Гончие Лилит - Кристина Старк (2016)

В воздухе кружится снег, скупое декабрьское солнце золотит надгробия и выбеленные ветром скульптуры. В церкви звонит колокол. Мелодично, торжественно, так, что дух захватывает. Не музыка, но ее далекий предок – серьезный, величественный, не заботящийся о рейтингах, о месте в хит-параде или успехе на радио. Тот, что пережил миллионы легкомысленных песенок и, вероятно, переживет всю нашу эпоху. Забудутся кантри и диско, канут в прошлое рок и джаз, исчезнут инди и тяжелый метал. И только колокольный звон будет жить вечно, гнездясь на вершинах колоколен.

Боунс ведет меня на пригорок, поросший белыми деревьями и уставленный гранитными ангелами. В молочную дымку кружащегося снега, под раскидистое дерево, цепляющееся посеребренными ветвями за небо. Притаптывает жухлую, оледеневшую траву у подножия ствола.

– Где-то здесь… Ищи четыре маленьких столбика. Ну, или кочки…

Он склоняется и трогает ладонью землю. Я сажусь рядом и разгребаю снег и ломкие, почерневшие листья.

– Кажется, нашла. И вот тоже…

– Вытягивай.

Дергаю столбик, но он, похоже, крепко вмерз в землю.

– Что это?

– Барабанные палочки, – улыбается Боунс. – Ник, наш барабанщик, так и не нашел два комплекта своих «Вик Ферс»[58]. Ну, а Кокс где-то здесь, между палочками.

Убедившись, что вряд ли вытяну палочки из земли, я беру лопату и пытаюсь вонзить ее в землю. Острие лопаты ударяется о твердь с мертвым скрежетом. Черт, это будет долго.

– Вот бы где пригодился горячий кофе Фионы, – ворчит Боунс и забирает у меня лопату.

– Ветеран войны и лопата? Не уверена, что это хорошая идея, – протестую я.

– Разве идея обязана быть хорошей? Плохие идеи – самые интересные, на самом деле.

– Угу, только спину не надорви, – киваю я. – Обратно тебя не потащу. Брошу одного умирать. – И, не сдержавшись, едва слышно прибавляю: – Как ты меня.

Боунс вдавливает острие лопаты в землю и замирает.

– Скай… Я знаю, каково…

– Ни черта ты не знаешь. Боишься навредить мне, ха. А что если хуже уже некуда?

Он молча откидывает в сторону ком земли, который, не рассыпаясь, со стуком ударяется об землю.

– Ты в самом деле уверен, что убил этого щенка тогда в трейлере? Убил любимую собаку?

Еще один ком отлетает в сторону.

– Ладно, давай молчать. Молчать удобнее всего.

– Да, черт возьми, я уверен!

– А что, если наша уверенность – это железная клетка, из которой не вырваться? Которая мешает посмотреть на вещи с другой стороны и увидеть изнанку?

Забираю у Боунса лопату и наваливаюсь грудью на черенок. Злость придает мне сил. Откидываю комья один за другим, пока не становится жарко. Еще один сантиметр мерзлой земли, и лопата с хрустом ломает кость. Присаживаюсь на корточки и достаю из рюкзака маленькую лопатку. Молитвы в моей голове звучат так громко, что я перестаю слышать звуки извне. Что, если я ошиблась? Что, если все это – впустую? Ударяю лопаткой в то место, где виднеются остатки белой шерсти и, по моим прикидкам, должна быть грудная клетка.

«Я археолог, а не осквернитель могил. Я археолог, а не осквернитель могил…»

Затем соскабливаю лопаткой замерзшую шерсть, и под ней показывается ровный ряд желтоватых ребер. Ох, кажется, я переоценила себя. К горлу подкатывает тошнота.

– Давай я, – садится рядом Боунс и забирает из моих рук лопатку. – Что мы хоть ищем?

– Что-то, что не должно находиться в этой земле и этой могиле.

Боунс склоняется над ямкой, и я встаю у него за спиной, борясь с желанием обнять его сзади и прижаться к нему всем телом. Ведь если мы ничего не найдем, то другого шанса у меня не будет. Опускаюсь рядом на колени и обхватываю его руками. Ну, и что он сделает? Встанет и сбежит? Оттолкнет? Отчитает?

– Я люблю тебя, – говорю я, прижимаясь к нему щекой.

– Скай, – каким-то чужим голосом отзывается он, требуя моего внимания.