Еще одна станция - Кейси Маккуистон (2021)

Они целую секунду переглядываются, а потом взрываются смехом, падая друг на друга. Донна воет про кого-то, оставившего торт под дождем, и Уэс лезет в свой задний карман, подходит к краю крыши и выбрасывает в ночь сотню флаеров, которые сыплются водопадом мимо пожарной лестницы, окон, солено-теплого запаха «Попайс», падают на тротуар и улетают с ветром, налепляются на светофоры, несутся к открытым путям «Кью».

* * *

В полдень перед благотворительным вечером, в последний день перед тем, как они попытаются отправить Джейн домой, Огаст наконец-то исполняет пророчество Нико и идет к «Кью».

Она выбирает станцию дальше своей, «Кингс-Хайвэй» рядом с Грейвсендом, потому что ближе к концу ветки в поезде будет меньше людей. Здесь ветка идет над землей, пролегает через спальные районы на уровне третьего этажа. Солнце сегодня яркое, но в поезде, когда она в него заходит, прохладно.

Джейн неизменно сидит в конце вагона в наушниках с закрытыми глазами.

Огаст стоит около дверей, смотря на нее. Возможно, она видит Джейн в свете заката последний раз.

Она чувствует удары сердца – она знает, что Джейн иногда тоже их чувствует, – которые говорят, что ей надо бежать. Спасти себя от разбитого сердца, сойти с поезда и сменить город, сменить колледж, сменить жизнь, пока она не найдет место, где снова сможет быть счастливой.

Но уже слишком поздно. Она могла бы жить еще пятьдесят лет, любить и покинуть сотню городов, вжимать кончики пальцев в тысячу турникетов и билетов на самолеты, и Джейн все равно бы оставалась в ее сердце. Эту девушку из Бруклина она не сможет легко забыть.

Поезд отъезжает от станции, и Огаст пользуется инерцией, чтобы подойти к сиденью Джейн.

Та открывает глаза, когда Огаст садится рядом с ней.

– Привет, – говорит она, снимая наушники и вешая их на шею.

Огаст делает вдох и смотрит на нее, стараясь запомнить угол, под которым солнечный свет падает на кончик ее носа, линию челюсти и полную нижнюю губу.

Затем она тянется к сумке и вытаскивает серебристую упаковку печенья.

– Я принесла тебе это, – говорит Огаст, протягивая. – Раз уж там, откуда ты пришла, не будет таких со вкусом клубничного молочного коктейля.

Джейн берет их и осторожно укладывает в передний карман своего рюкзака. Она смотрит на Огаст, слегка наклонив голову, изучая выражение ее лица.

– Завтра важный день, да?

Огаст пытается улыбнуться.

– Ага.

– Все готово?

– Вроде да, – говорит она. Она сделала все, кроме того, чтобы заставить своих соседей все выполнить. Они готовы настолько, насколько вообще возможно. – А ты как? Готова?

– Ну, как я понимаю, у завтрашнего дня есть три вероятных исхода. Я возвращаюсь, я остаюсь, я умираю. – Она как ни в чем не бывало пожимает плечами. – Меня должен устраивать любой из них.

– Тебя устраивает?

– Не знаю, – говорит ей Джейн. – Я не хочу умирать. Я не хотела умирать, когда должна была. Так что мне хочется верить, что завтра будет что-то из первых двух.

Огаст кивает.

– Мне нравится такой настрой.

В воздухе висит прощание. Завершенность под слишком непринужденным положением ног Джейн и их слишком мягкими голосами. Но Огаст не знает, как подойти к тому, что она хочет сказать. Если бы это было простым делом, она нашла бы ответ, обвела его красным цветом и повесила на стену: вот оно, то, что она должна сказать девушке, которую любит. Она разобралась.

Вместо этого она говорит:

– Ты хочешь еще что-нибудь до завтрашнего дня?

Джейн шевелится, опуская одну ногу на пол. Она еще больше светится под закатом, когда мягко улыбается Огаст кривым передним зубом. Огаст обожает этот зуб. Кажется, глупо и нелепо любить кривой зуб Джейн, когда Огаст может навсегда ее лишиться.

– Я просто хочу сказать… – начинает Джейн и замолкает, будто держит воду во рту, пока не сглатывает и не продолжает: – Спасибо. Ты не должна была мне помогать, но помогла.