Еще одна станция - Кейси Маккуистон (2021)

Она не останавливалась, пока не оказалась в Нью-Йорке.

В Новом Орлеане ее друзья говорили о девушке, которую они раньше знали, по имени Шторми, которая переехала в Нью-Йорк, патрулировала возле лесбийских баров с дубинкой, избила копов у «Стоунволл-инн»[27] и спровоцировала бунт в 69-м. Это было похоже на такого человека, с которым Джейн хотела бы познакомиться, и такую драку, в которой она хотела бы поучаствовать. Поэтому она поехала в Нью-Йорк.

Она вспоминает, как находила друзей в другом Чайнатауне, в Гринвич-Виллидже, в Проспект-Хайтс, во Флэтбуше. Она вспоминает, как сворачивалась на односпальных матрасах с девушками, которые работали по ночам, чтобы отложить деньги на большую операцию, заводила кудри им за уши и готовила им рисовую кашу на завтрак. Она вспоминает драки на улицах, облавы в барах, полицию, заковывающую ее в наручники за ношение мужских джинсов, плевки крови на полу переполненной камеры. Было рано – слишком рано, чтобы кто-то имел хоть какое-то представление, что происходит, – но она помнит, как друзья заболевали, как она везла парня, жившего этажом выше, в больницу на заднем сиденье такси и ей говорили, что его нельзя посещать, а потом то же самое говорили ее парню. Стерильно-белый цвет, тощие лодыжки, себя, сгорбившуюся на стульях в комнате ожидания с синяками после копов, еще покрывающими ее кожу.

Но еще она вспоминает яркий свет на ее лице в клубах, полных перьев, вечерних платьев из барахолок и блестящих тюрбанов, балансирующих на рыжих париках, голые плечи, измазанные помадой, джин с нижней полки. Она перечисляет имена парней с густо нанесенной на глаза подводкой, которые раздавали удары в «Си-Би-Джи-Би», и воспроизводит концертный календарь лета 75-го, который она прикрепила на стену спальни. Она вспоминает драку с ее соседом сверху, до того как он заболел, и то, как они уладили конфликт за пачкой сигарет и игрой в бридж, хохоча до слез. Она вспоминает, как варила на пару пельмени на кухне размером со шкаф и приглашала небольшую толпу девушек из Чайнатауна, чтобы поесть за ее кофейным столиком и поговорить о вещах, которые они только начинали друг в друге подозревать. Она вспоминает «Билли», тычки локтем в ребра с Джерри за грилем, горячий соус и сироп, текущие по ее запястьям, когда она укусила свой сэндвич и объявила, что это лучшая идея в ее жизни, взгляд Джерри, когда он попробовал его и согласился.

Она вспоминает телефон, телефон, смотрящий на нее в ответ, всегда одни и те же девять цифр, повторяющиеся в ее голове. Своих родителей. Она знала, что должна позвонить. Она хотела. Она так и не позвонила. Огаст видит, как это давит на нее, – по ее глазам и губам.

Иногда она смеется, вспоминая, как ее тошнило из-за того, что она переела жареной курицы из магазина рядом, и как ее мама неодобрительно бормотала «йит хэй»[28], даже когда гладила ее лоб и приносила хризантемовый чай. Иногда она смотрит в потолок, когда говорит о своих сестрах и о том, как они шептались ночью в своей комнате, хихикая в темноте. Она обрела и потеряла все за какие-то несколько часов.

Но в этом есть смысл. Это заполняет почти все пробелы в поисках Огаст – отсутствие официальных документов с ее именем, запутанные временные рамки, невозможность точно определить, где была Джейн большую часть 70-х. И с самой Джейн тоже все встает на свои места. Она убежала, потому что не думала, что сможет осчастливить свою семью, и никогда не возвращалась, потому что думала, что оказала им услугу. Она продолжала бежать, потому что так до конца и не поняла, как должен ощущаться дом. Это Огаст может понять особенно.

Сложно представлять жизнь Джейн сорок пять лет назад и понимать, каким недавним это ей кажется – не больше нескольких месяцев, сказала она когда-то. Для Огаст это всегда пропитано сепией, зернисто и изношено по краям. Но Джейн рассказывает это в полном цвете, и Огаст видит это в ее глазах, в дрожи ее ладоней. Она хочет вернуться. Для нее это всего лишь короткое лето.