— Мне бы хотелось посмотреть на некоторые ваши работы. Вы их выставляете? — И снова ни одного напоминания о предыдущей встрече, и она не переставала удивляться — почему.

— Нет. Я не выставлялась уже много лет. Я не готова к этому.

— Это, говоря словами вашей экономки, просто вздор. — Кимберли сначала взглянула на Бена Томпсона, а затем — на Дину. — Ты должна показать ему некоторые из своих работ.

— Не глупи. — Дина смутилась и отвела взгляд. Уже много лет, как никто не видел ее работы. Только Марк и Пилар, да, пожалуй, изредка Ким. — Как-нибудь, но не сейчас. Хотя спасибо вам за внимание. — Улыбка была наградой ему за молчание и доброту. Как странно, что у него тоже не возникло желания сообщить об их встрече на пляже.

После обмена стандартными комплиментами и краткого осмотра его коллекции картин под неусыпным взглядом экономки, пока она подметала пол, их беседа подошла к концу. Кимберли обещала позвонить Бену на следующей неделе.

Прощаясь с Диной, он не выказал ей ничем своего внимания. Без особого пожатия руки, без особого взгляда, в котором, правда, сохранилась теплота его улыбки, которую она приметила раньше, он распрощался с ними и закрыл дверь.

— Какой славный мужчина, — сказала Ким, заводя свой автомобиль. Мотор зарокотал и пришел в движение. — С ним будет приятно работать. А как ты думаешь?

Дина слегка кивнула. Она была поглощена своими мыслями вплоть до того момента, как Ким подрулила к стоянке гостиницы.

— А почему ты, черт возьми, не хочешь, чтобы он взглянул на твои работы?

Скрытность Дины всегда раздражала Ким. Дина была единственной из всех учениц в художественной студии, у которой был замечен настоящий талант, но она единственная из всех, кто скрывает его уже в течение двадцати лет. Другие же пытались преуспеть на поприще живописи, но не смогли.

— Я же сказала тебе. Я не готова.

— Ерунда! Если ты не позвонишь сама, я сообщу ему номер твоего телефона. Уже давно пора явить миру гору твоих шедевров, которые стоят в студии лицом к стене. Это преступление, Дина. Ты ведешь себя неправильно. Иисус, когда я вспоминаю тот хлам, который я рисовала и разбивалась в лепешку, чтобы продать…

— Это не было хламом. — Дина ласково взглянула на подругу. Но они обе знали, что работы были не так уж хороши. Ким намного удачнее давалось искусство организации рекламных объявлений, сочинения названий и оформления выставок, нежели искусство живописи.

— Это был хлам, и мне на это наплевать теперь. Мне нравится то, что я делаю сейчас. А что ты думаешь о себе?

— Мне тоже нравится то, что я делаю.

— А что это то? — Кимберли почти не скрывала своего огорчения, что было заметно в ее словах. Она всегда ощущала досаду, когда речь заходила о работах Дины.

— Чем ты сейчас занимаешься?

— Ты знаешь чем. Я рисую, забочусь о Марке и Пилар, веду хозяйство. Я постоянно занята.

— Да, ты постоянно о ком-то заботишься. А о себе? Разве для тебя было бы так уж плохо увидеть свои работы, выставленные в галерее, а не только в офисе своего мужа?

— Где они висят, не имеет значения.

Она не осмеливалась сказать Ким, что они уже давно не висели и в офисе. Марк нанял нового оформителя шесть месяцев назад, который заявил, что ее работы «слабые и унылые», и убрал их совсем. Марк принес все картины домой, включая маленький портрет Пилар, который теперь висел в зале.

— Для меня важен сам процесс рисования, а не демонстрация результатов.

— Это похоже на игру на скрипке без струн, черт возьми! Это бессмысленно.

— В этом есть смысл для меня. — Она говорила мягко, но твердо, и Ким покачала головой, пока они выбирались из машины.

— Я думаю, ты ненормальная, но я все равно люблю тебя.

Дина улыбнулась, и они направились ко входу в гостиницу.