Чтобы сказать ему - Марта Кетро (2019)

Проснулась около часа ночи, рывком села в постели и включила свет. Потянулась к столу и нашла листочки с вчерашними записями. Посмотрела на столбики цифр – так и есть, ошибка. Дора забыла отнять от общего срока «потерянных дней» примерно семьдесят пять. Пятнадцать месяцев, когда у неё не было месячных. Время, которое была беременной, а потом кормила грудью. Этот период она совершенно позабыла. Как и следующие семнадцать лет.

3

Не нужно думать, что Дора была чудовищем и плохой матерью. Ребёнок оставался смыслом её жизни в первые несколько лет после рождения, тогда она познала величайшую близость и любовь, сильнее которой не существовало на свете. Все слова, которые знал сын, он услышал от неё (и от отца, но Элрой маячил где-то на границе их мира). Не было для него важнее звуков, чем её голос, и для Доры не было ничего важнее, чем голос сына. Он ловил каждое выражение её лица, а она – его. Они бесконечно интересовали друг друга и безраздельно друг другу принадлежали. Он состоял из клеток её тела, и маленькие мысли его и чувства были отражением её переживаний. У них всё ещё оставалось общее дыхание, и так продолжалось лет до пяти. Потом связь стала ослабевать, и это была самая большая печаль в жизни Доры.

Но поначалу они будто существовали внутри стеклянного шара с замкнутой экосистемой, и даже когда случился Потоп, она больше интересовалась здоровьем своего мальчика, чем будущим остального мира.

В два года у Гарри увеличились лимфоузлы и анализ крови показал неладное. Дора сходила с ума от ужаса и потому легко согласилась на серьёзное исследование – пункцию спинного мозга. Ей объяснили, что процедура проходит под сильным успокоительным, ничего опасного или болезненного для ребёнка в ней нет. Они приехали в клинику утром и только заняли хорошенькую палату, разрисованную котятами и медвежатами, как явилась улыбчивая медсестра, сделала Гарри укол, и едва он перестал плакать, радостно сказала:

– Молодец, храбрый малыш, а теперь нам пора! – И взяла его на руки.

Гарри заревел с новой силой, но медсестра невозмутимо двинулась к двери, и Дора поспешила за ней. Она видела несчастное испуганное лицо сына и лихорадочно думала, что следовало бы подождать, пока заработает лекарство и он перестанет бояться, но врачам наверняка виднее, и просто бежала до самой операционной, бормоча беспомощно: «Зайчик, зайчик, потерпи, я с тобой». Зайчик, зайчик, зайчик. Но он плакал так, что голубая фланелевая кофточка мгновенно промокла на груди от слёз и слюней.

Дверь захлопнулась, и через минуту Гарри завопил совсем уж отчаянно. Дора не выдержала и помчалась прочь, но даже в противоположном крыле здания казалось, что она слышит его крики.

Через двадцать минут затихшего ребёнка вернули, он мутно посмотрел на неё и закрыл глаза.

– Что… что с ним? – Сухие губы двигались почти беззвучно, но медсестра поняла и несколько смущённо ответила:

– Всё в порядке, это укол сказывается, теперь он проспит до обеда, – и быстро ушла.

Дора поняла, что угадала с самого начала – врачи поторопились, не дав успокоительному подействовать, и Гарри испытал весь этот кошмар вместо того, чтобы сопеть в полудрёме, как сейчас. Она упала в кресло перед его кроваткой и заплакала – от жалости, страха и стыда. Потому что она должна, должна была настоять, заставить эту чёртову ведьму выждать полчаса, не позволяя пугать и мучить ребёнка.

Позже порывалась написать жалобу, но радость оттого, что анализы оказались хорошими, немного смягчили горечь, а муж вообще высмеял её:

– С ума ты сошла, Дора, готова загрызть людей за ошибку. Последствий всё равно никаких, а ты будто не хочешь понимать, в каких условиях они работают. Опомнись, клиники до сих пор забиты ранеными, а ты носишься со здоровым парнем. Сказали же тебе: отклонения после простуд, с возрастом пройдёт.