Испанец - Константин Фрес (2020)

- Что случилось? – испуганно произнесла Вероника, растерянно хлопая глазами. На нее такую смотреть было совсем невозможно; эти растерянные глаза, удивленно округлившийся рот… Когда спадали все ее маски, она становилась невероятно похожа. Глупо было лгать себе, что этого никто не заметит; Эду не заметил, потому что он был слишком мал, но Иоланта?.. Конечно, она поняла, зачем он приблизил эту женщину. Зачем он позвал ее в дом; чтобы смотреть. Чтобы хотя бы призрак прошлого вернуть, вспомнить то время, когда по этому дому ходила та, другая… Чтобы тайком любоваться и проживать в мечтах ту жизнь, которой не было.

Иоланта не могла этого не понять.

Но Авалос всегда относился к Иоланте лишь как к прислуге.

Тогда, принимая решение в аэропорту, он равнодушно подумал, что как любая прислуга, Иоланта должна помалкивать о том, что видит. Да и кто вообще такая, эта Иоланта, чтобы высказывать свои мысли? Кто она такая, чтобы Авалос прислушивался к ней?..

И отчего теперь ее слова, полные горького упрека и страстной ревности, так больно ранят его?!

- Кто дал тебе право, - кипя от гнева, прорычал сеньор Педро, чувствуя, как кожа на его лице воспламеняется от стыда и горечи, - говорить о моей личной жизни с кем попало?!

Иоланта молча хватала ртом воздух, мучительно стараясь вернуть себе самообладание.

Теперь она снова молчала, пытаясь вернуть себе статус всего лишь помощницы, но у Авалоса упорно не склеивались две эти женщины – стильная, спокойная, чуточку высокомерная Иоланта и та, что сейчас с такой страстью и с таким исступлением в голосе говорила о своей мечте – напомнить ему хотя бы внешне его покойную жену, чтоб подманить поближе, чтобы заставит его хотя бы коснуться ее.

- Да что происходит?!

Авалос перевел взгляд, полный гнева, на вторую женщину.

На лице Вероники было выражение не испуга, нет. Любопытства; живейшего, непосредственного любопытства. Авалос насилу сдержался, чтобы не потереть с силой лицо, закрыть глаза, накрепко зажмуриться, чтобы не видеть этот призрак, который он так долго и так тщетно вызывал – и вызвал самым странным, самым неподходящим способом.

- Прошу прощения, сеньора, - произнес он через силу по-русски, - это дела семейные. Извините.

Ему не хотелось выдавать своего секрета – того, что он отлично все понимал и достаточно неплохо по-русски разговаривал. На корриде он не сдержался; в какой-то момент ему просто стало жаль эту Марину, которая едва не плакала, но стойко терпела и упрямо сжимала губы, выслушивая ядовитые издевки Вероники, и до чертиков обидно за Эду. Вероника своим ядовитым язычком уязвила гордость Авалоса, посмеялась над тем, что он всегда считал в сыне главным – его характер, его волю к победе, его упрямство и смелость, назвала это глупостью мальчишки. Но после корриды он тотчас же пожалел о своей несдержанности и ни слова по-русски не произнес, упорно делая вид, что Веронике почудилось. Показалось. Не было ничего. И она почти поверила. Изумление и ожидание в ее глазах медленно гасли, сменяясь серым безразличием. Но сейчас Авалос просто вынужден был как-то объяснить свой крик, скандал… лучше признаться в знании русского, чем снова услышать из уст Иоланты напоминания и…

- Да что произошло-то? – повторила Вероника, чуть улыбаясь; в ее глазах зажглись веселые озорные огоньки, когда она снова услышала родную речь и увидела, как Иоланта поспешила выскользнуть прочь, оставив хозяина наедине с гостьей. – За что вы ее… так? Ей нельзя было сидеть со мной за столом? Так это только моя вина. Я ее упросила.

- Нет, нет, - отрывисто произнес де Авалос, - другое…

- За то, что она говорила? – неумолимо продолжала Вероника, неспешно приближаясь к Авалосу. Алкоголь сделал ее бесстрашной и бесшабашной, она сделала то, на что давно не отваживалась: подошла к мужчине вплотную и осторожно положила руки ему на грудь, словно желая поправить ворот его белоснежной рубашки. – Она говорила что-то про мать Эдуардо.