Не от холода. В комнате было жарко, даже душно, хотя горела всего одна свеча. Жар исходил от Дункана, а застыла она от страха. Стараясь взять себя в руки, Джинни сделала несколько шагов вперед.

«О Боже! — Она сдавленно охнула и прижала кулак ко рту. — Я не могу».

Свеча отбрасывала достаточно света, чтобы разглядеть болезненный предательский багрянец на его щеках. Губы уже побелели, а скоро, Джинни это знала, они потрескаются от жажды, которую невозможно утолить.

Она невольно отпрянула.

Мэргрид заметила потрясенное лицо Джинни. Их понимающие взгляды встретились. Старушка знала, как отчаянно госпожа боролась за жизнь мужа и как тяжело переживала свое поражение.

На глаза Джинни навернулись слезы. «Будь счастлива, Джинни. Прости меня». Это были последние слова, сказанные ей Френсисом, словно во всем был виноват он, а не она.

Она не хотела об этом думать. Господи, ну зачем он вернулся?

Тело Дункана свело судорогой. Он громко закричал — демоны лихорадки завладели им, сжимая в своей свирепой хватке.

Можно просто дать ему умереть, и беды кончатся.

Мысль исчезла так же быстро, как появилась, но злобный порыв потряс Джинни. Боже милостивый, откуда это в ней? Значит, гнев кроется глубже, чем она думала до сих пор. Раны скрыты, но не исцелились.

Она должна уйти отсюда… Однако ноги ее словно вросли в пол.

— Миледи? — окликнула ее Бет, широко распахнув встревоженные глаза.

Джинни сделала глубокий вдох и оторвала взгляд от мужчины, распростертого на кровати.

— Все в порядке, — заявила она. Ужас внезапно отпустил ее. Сознание прояснилось. Пусть он ее бросил, она с ним так не поступит. Она просто не может позволить ему умереть и даже не сделать попытки его спасти. Это будет ее вина.

Может быть, она не в силах помочь ему восстановить доброе имя, но должна спасти ему жизнь.

Расправив плечи, Джинни приготовилась к борьбе. Быстрыми, решительными шагами она подошла к кровати и заняла место Бет. Намочив ткань в миске с холодной водой, она отжала ее и положила на лоб Дункану, бормоча успокаивающие слова, пока Мэргрид обрабатывала воспалившуюся рану.

Услышав ее голос, он слегка успокоился. Его глаза открылись, на мгновение задержались на лице Джинни и снова закрылись. Жар лихорадки ослепил его, но Джинни почему-то казалось, что Дункан ее узнал.

Два долгих дня и две бесконечных ночи она оставалась у его постели, сражаясь с преисподней, пытавшейся его поглотить, и не зная, будет он жить или умрет. Она не отходила от Дункана. Ни Мэргрид, ни свекровь, ни даже встревоженная дочь не могли выманить ее из комнаты. «Я сделала бы то же самое для любого, — твердила себе Джинни. — Это мой долг!»

Но это вовсе не походило на долг, скорее, на изгнание бесов. Чем сильнее лихорадило Дункана, тем больше терзалась Джинни. Чувства, так давно похороненные, кипели, стремясь вырваться на поверхность, как вулкан, готовый извержению. Джинни то проклинала его, посылая ко всем чертям, то молилась, заклиная всем, что у нее имелось в жизни.

И в предрассветные часы второй ночи он очнулся. В горячечном бреду выкрикнул ее имя и обмяк. Замер как мертвый. В точности как Френсис.

Сердце панически сжалось.

— Нет! — закричала Джинни, тряся его. — Будь ты проклят, Дункан! Ты не имеешь права умирать! Я не хочу! — Она еще не успела сказать ему, как больно он ей сделал. Как страшно ей было остаться беременной — и одной. Как сердце ее разбилось, как она хотела только одного — свернуться клубочком и плакать, плакать, а приходилось быть сильной. Как ей пришлось выйти замуж за нелюбимого мужчину, чтобы уберечь ребенка от последствий собственной неосмотрительности.

Джинни трясла его снова и снова, но он не подавал признаков жизни. Услышав ее голос, проснулась знахарка и кинулась на помощь. Мэргрид положила руку ему на сердце и приблизила щеку к губам. Когда старушка выпрямилась, Джинни поняла по ее лицу, что дела плохи.