Выход в свет. Внешние связи - Блэки Хол (2015)

Тебя беспокоит другое, засевшее глубже. Ты изломал голову, размышляя над причинами её лжи и притворства, и вдруг сознаешь, что думаешь совершенно о другом: как она живет, с кем здоровается каждое утро, что делает каждый вечер, о чем сплетничает с соседкой и чем питается — святым духом?

На занятиях сидишь ниже, чем она, но чувствуешь, что её взгляд устремлен в твою сторону. Ты слышишь, как бешено стучит её сердце, когда намеренно провоцируешь её. Она твоя — приходи и бери, но взять становится мало. Взять и уйти — мелко и скучно. Хочется больше. Тебе нужно, чтобы она ложилась спать и просыпалась с мыслью о тебе, а еще лучше — чтобы лежала ночами без сна. Также как и ты. Да, это будет достойным наказанием для девчонки, обманувшей всех, но не тебя.

В каком-то нищем клубе внезапно открывается истина, почему тебя выворачивало наизнанку долгое время. Понимание приходит поздно, когда она умирает на твоих коленях. Ведь у вас могло получиться, — думаешь ты. В лифте и в машине. И в душе. Важно ли, что она другая? Совсем другая. Ни одна из девчонок не похожа на нее.

Она верит, что может спасти мир, но кто защитит её от мира, полного жестокости и боли? Только ты, и когда она со стоном выдыхает твое имя, ты клянешься себе, что услышишь от неё не раз, и наср*ть, что бы там не думали другие.

А потом узнаешь, что тебя использовали. В воспитательных целях, как нашкодившего щенка, потыкали носом в сделанную лужу. Преподнесли урок. Тебе не следовало опускаться до черни и валять имя в грязи. Не забывай о своей ступеньке.

Она не поймет и не станет слушать, потому что за последствия твоей выходки отвечают шестнадцать кварталов и сто тысяч человек, которые желают тебе "добра", и среди них козел, с которым она целовалась у ворот института. За это ты с удовольствием выбьешь ему зубы в следующий раз.

Ты придурок. С девчонками себя так не ведут, — говорит друг. Ты полный придурок.

Ты стоишь посередине зала и смотришь на нее, растерянную и потерявшую дар речи. Она. У тебя. Дома.

И тут тебя осеняет, что с некоторых пор в твоем списке иной порядок приоритетов.

Скромность закончилась за дверью, захлопнувшейся за моей спиной. Заливший помещение свет явил взгляду высоченный потолок сложной конструкции с обрывающимися ломаными линиями, стены терракотового и кукурузного цветов, мебель, разбросанную по огромному залу, и слева от входа — многогранное окно от пола и до потолка, около которого незнакомое растение в кадке раскинуло высоченные листья-лопухи.

— А… разуваться надо? — спросила я неловко.

— Как хочешь, — бросил Мелёшин ключи на тумбочку у входа. — Полы теплые.

Пожалуй, сниму сапоги.

— Когда мы говорили о скромности, то имели в виду разные понятия, — сказала я, поставив обувь в углу, зонированном как прихожая, хотя огромное помещение не делилось перегородками или стенами. От двери проглядывалась небольшая кухня у стены, противоположной окну.

Мэл, раздевшись, прошел к дивану в центре зала и поставил сумку.

— Не бойся, Папена, никто тебя не съест.

Фыркнув надменно, я выдвинулась в середину помещения. Высота пустого незанятого пространства над головой почему-то давила и пугала. Мне привычнее маленькие комнатушки, прикрывающие бока и тылы, а в Мелёшинской квартире возникло ощущение опасности и незащищенности.

Два креслица с оригинальными гнутыми спинками и столик между ними, очевидно, означали уголок для чтения и приватных разговоров. Хотя сомневаюсь, что Мелёшин сидел в них и беседовал. Когда ему читать, он веселиться не успевает.

В центре стоял большой диван со спинкой и подушками, у окна — дизайнерский стеклянный стол для письма с парочкой таких же стульев. Рядом непонятная лежанка, наверное, чтобы, устроившись на ней, посматривать на город.

Поглядев на часы, я машинально потянулась: гномик сигнализировал начало двенадцатого.