В год до переезда в Хайдсвилл Мэгги и Кейт учились в школе в нескольких кварталах от дома Эми и Айзека. Сразу за ней находилось старое кладбище первопоселенцев, но летом 1847-го его разрыли. Пришли трое рабочих, убрали надгробия и как могли разровняли землю. Они расчищали место под новую школу.

Идея принадлежала Джеймсу Крейну, он же частично вложился в строительство. Деньги у него водились – он зарабатывал на каком-то импорте, но, как говорили люди, не скупился. Крейн созвал небольшой комитет из местных предпринимателей и планировал строить школы по всему Рочестеру.

В существующем здании были всего один длинный класс с высокими окнами и провисшим потолком да комнатушка с кухней для учителей сбоку. Дети всех возрастов учились вместе. Для разных классов места не было.

А кладбище давно заросло густым бурьяном. Низкие могильные плиты покосились, надписи на них поистёрлись. Давно было пора навести здесь порядок.

Некоторые надгробия на время работ перетащили в здание школы. Обшарпанные плиты простояли у стены в конце зала всё лето и половину осени. Одна при переноске раскололась пополам. Другую уронили в дверях, так что расщепились половицы. Осколки всё равно сохранили, разложили рядом.

Снос кладбища вызвал разногласия – как же, осквернение могил. Но свободное место всё равно требовалось, и в местной газете написали так: если нельзя строить там, где похоронены люди, то Америка вовсе перестанет расти, ведь всё уже занято. И вот надгробные камни перенесли, фундамент заложили. К октябрю новое здание уже возвели наполовину: деревянный каркас с острыми углами, прочный и прозрачный, как скелет.

О телах ничего не говорили. Людей больше заботили надгробия. Учительница, мисс Келли, сказала, что тела захоронены так давно – лет сто назад, если не больше, – что гробы сгнили и кости рассеялись по всему участку. Кости, говорила она, не остаются на одном месте. Тут тебе и подземные воды, и животные, и естественное движение почвы. О телах можно не переживать.

Надгробия простояли в зале до самого жаркого и сухого конца лета, когда потела вся школа, и до сентября, когда воздух начал стыть, и до холодного, хрусткого октября. А потом и до странного ноября, когда зябкие дни перебивались пугающе хорошими тёмными вечерами, слишком тёплыми для шарфа, или утрами, когда солнце обжигало опавшую листву.

– Смешались все времена года, – сказала однажды мисс Келли, когда Мэгги сдавала домашнюю работу. – Должно быть, боги нами недовольны. «И падает седоголовый иней к пунцовой розе в свежие объятья»[1].

Мэгги только недоумённо посмотрела на неё в ответ, и мисс Келли мельком улыбнулась.

– Шекспир, – пояснила она.

У мисс Келли глаза были синие-синие, яркого чистого цвета, а волосы – тёмные, длинные и густые – она всегда распускала их, словно напрашивалась, чтобы её прозвали сумасшедшей. Поверх блузок и юбок она носила, как казалось Мэгги, мужскую куртку. Стихи и пьесы Шекспира цитировала со странным акцентом – со смесью ирландского и американского. Она не выходила замуж, хотя ей наверняка было около тридцати – до Мэгги доносились недобрые пересуды: мол, кому такая вообще нужна.

Может, они и не ошибались. Она была хорошей учительницей, но кое-кто считал, что ей не стоило преподавать из-за припадков. Однажды во время урока она осела на пол, а потом с полузакрытыми глазами завалилась набок и тихо сипела, подёргиваясь всем телом. Мэгги чуть не сгорела от стыда. В другой раз мисс Келли прервалась на полуслове, схватилась за спинку стула и побелела. Она не упала, но как будто исчезла, покинув тело. Губы сжаты, глаза пустые. «Простите, – извинилась она. – Это пройдёт».

Это действительно прошло, и она продолжила урок. Но все, и даже Мэгги, шептались об этом и посмеивались. Дети изображали, как она падает, говорили, что она одержима злыми духами, что она ведьма. Шутки над мисс Келли защищали от её злого колдовства.