Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

— Да нет… Только те, что она дарила лично папе или мне, совсем немного, — ответила я, снова глядя на мамин портрет. На маме летнее платье с рукавами-фонариками, она держит меня на коленях и смущенно улыбается. Ее руки, привыкшие к тяжелым инструментам вроде зубил, молотков и булыжников, теперь нежно сжимают ножки младенца.

— Законченные работы мама, похоже, не любила долго держать в мастерской. А с другой стороны, кажется, в моем детстве они были расставлены по всему дому… Но когда пришла повестка из полиции, мама быстро от них избавилась. Может, предвидела, что нас ждет впереди? А я была совсем еще маленькой и о тех событиях почти ничего не помню.

— А где была ее мастерская?

— В подвале. Думаю, когда-то она работала еще и на даче, в деревушке вверх по течению, но это было еще до моего рождения, а потом — уже только здесь, внизу, — сказала я и легонько постучала по полу носком шлепанца.

— А я и не заметил, что у этого дома есть подвал!

— Ну, это не совсем подвал… То есть он не просто под землей. У нашего дома только с юга вход через улицу, а северная дверь ведет из подвала к реке. Фундамент дома закладывали в воде, так что подпол расположен на уровне речного дна.

— Ого! Как все сложно…

— Думаю, мама любила шум воды. Не громкий, как морские волны, а мягкий, как шелест реки. Вот и дачу себе купила тоже на речном берегу. Ну, а здесь, в подвале, уже и сложились три важных для нее условия: шум воды, мой манежик и сушеный трепанг в газетке.

— Тоже мудреная комбинация… — он покрутил в пальцах зажигалку и закурил. А потом, чуть замявшись, добавил: — Если ты не против, конечно… А могу я взглянуть на этот подвал?

— Ну конечно. Совсем не против! — ответила я не задумываясь.

Очень долго он будто сдерживал что-то в груди, но в итоге раскрыл-таки рот и медленно выпустил струйку дыма.

* * *

— Ого! Зябко тут…

— Я сейчас печку разожгу. Только она совсем древняя, разгорится не сразу. Вы уж простите…

— Ну что ты, это от реки прохладно… И даже уютно по-своему. Не беспокойся.

Мы начали спускаться в подвал. На темных ступеньках он, чуть смущаясь, подал мне руку.

— Да тут просторней, чем я думал! — протянул он, оглядывая мастерскую, когда я включила свет.

— После маминой смерти папа не мог спускаться сюда. Так что здесь теперь полное запустение…

Сама я не была здесь, пожалуй, с тех пор, когда постучались Инуи.

— Ну… будьте как дома! — пригласила я.

Медленно поворачиваясь, он долгим, пристальным взглядом осматривал все вокруг — мелочи на мамином верстаке, стеллаж с инструментами; на верхней полке — пять статуэток, которые принесла семья Инуи, стеклянную дверь в прачечную, деревянные стулья… И хотя ничего интересного тут не было, R обошел все углы помещения, останавливаясь в каждом надолго — так, словно хотел вобрать в себя без остатка холод и запустение всех последних лет.

— Там в ящиках ее записки, черновики… Можете посмотреть, если хотите, — разрешила я. И он брал мамины бумаги с той же бережностью, с какой всегда читал мои рукописи. Стоило ему шевельнуться, как вокруг него тут же танцевали мягкие тучи пыли вперемешку с каменной крошкой. Через окошко под потолком к нам заглядывало чистое, без единого облачка, небо. Иногда с реки доносило плеск выпрыгнувшего из воды карпа.

— А здесь у вас что? — спросил он, обогнув лестницу и остановившись перед комодом с рядами маленьких ящичков.

— Здесь мама когда-то прятала… секретные мелочи.

— Секретные мелочи?

— Да. Как бы объяснить… Ну, всякие странные вещицы, которые… о которых я никогда…

Не подобрав нужных слов, я запнулась и умолкла. А он принялся выдвигать из комода ящик за ящиком. Все они оказывались пусты.

— И от них ничего не осталось?