Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

Говоря строго, я больше не умела читать истории. Даже произнося написанное вслух, я не улавливала между словами никакой связи. Хаотичные гроздья букв заполняли строчку за строчкой, но не пробуждали чувств, не рождали сцен и не создавали никакой атмосферы.

Отслеживая каждый знак, я водила пальцами по строчкам, пока не наткнулась на это слово — «машинистка». И вспомнила наконец, что вообще-то писала о машинистке историю. Но если так, значит, R прав: закончить эту рукопись будет очень и очень непросто.

Каждые пятницу и субботу по вечерам я сажусь за стол в кабинете. Снимаю со стопки страниц пресс-папье и каждый раз пробегаю глазами весь текст с самого начала. Но дальше не пишется ни в какую. Какие только уловки я не придумываю! Переписываю одну строчку по нескольку раз. Вглядываюсь в каждое слово до посинения. Сочиняю себе музыкальный ритм и танцую по тексту глазами… Бесполезно. Нацарапав пять-шесть страниц, выдыхаюсь и застреваю. Тогда, пролистав написанное, нахожу случайное место, которое кажется удачным, пытаюсь продолжить с него, но результат не меняется. В итоге я изматываюсь так, что от одного вида разлинованных строк на пустых страницах кружится голова.

Смотрю на процесс под другим углом: если не выходит читать уже написанное, то, может, выйдет писать еще не читанное? Кладу перед собою чистый лист. И для разминки пальцев вывожу карандашом: А, И, У, Э, О[15]… Подгоняя каждый знак под размер строки, продолжаю: КА, КИ, КУ, КЭ, КО… «Пусть в словах нет ни малейшего смысла, постепенно я приближаюсь к тому, о чем так мечтает R!» — думаю я с каким-то даже удовлетворением. Хватаю ластик, стираю написанное. Но, едва увидев пустую строку, пугаюсь и снова не понимаю, что еще написать.

«О чем же она была, твоя история?» — спрашиваю я у себя. И пытаюсь вспомнить все что угодно — любую мелочь! — из тех ночей напролет, что просиживала здесь же в поисках нужных слов. Пишущая машинка наблюдает за мной, замерев на краю стола. Начальство о ней не спрашивает, и мои печатные навыки не прогрессируют. Я рассеянно нажимаю на клавиши. Клац, клац, клац! — раздается в ответ лязг металла. На пару секунд предчувствие истории как будто возвращается ко мне, и я пытаюсь удержать его на кончиках пальцев. Но остается лишь какая-то компактная пустота.

Не в силах больше пялиться на чистую страницу, я снова прописываю: А, И, У, Э, О… Тут же стираю, надеясь, что теперь уж точно о чем-нибудь напишу. Увы! В голову так ничего и не приходит. Возвращаюсь к буквам: А, И, У, Э, О… И так по кругу, снова и снова, пока несчастный лист черновика не изотрется почти до дыр.

* * *

— Не насилуй свою память. Дай воспоминаниям распуститься неторопливо… — подбодрил меня R, ничуть не расстроившись, когда я с виноватым поклоном показала ему чистую страницу.

— Я пыталась, изо всех сил. Но боюсь, что уже бесполезно…

— Глупости. Ты, которая сочиняла истории, и ты сегодняшняя — одно и то же. Единственное изменение не в тебе, а в том, что сгорели книги. Бумага исчезла, но слова-то остались! Так что все в порядке. Рассказывание историй по-прежнему с нами.

Он обнял меня и прижал к себе, теперь уже как всегда. В постели было мягко и тепло. Его кожа все больше белела, а мышцы проступали все отчетливей. Отросшие волосы уже прикрывали глаза почти наполовину.

— Костры горели всю ночь напролет… Так долго, что я боялась — эта ночь никогда не закончится. А люди не расходились даже после того, как спалили уже все свои книги. Стояли и смотрели на пламя. И хотя бумага в огне трещала не переставая, почему-то казалось, что вокруг все окутано тишиной. Словно я отморозила уши. Пожалуй, никогда еще исчезновения не происходили так внушительно. Я все время держала старика за руку. Боялась, если не буду за кого-то держаться, меня саму засосет в эти жуткие протуберанцы…