— А в вашем мире совсем нет рабства, нигде?

— Было, в древности, — схватилась за тему она, — практически во всех странах было в той или иной степени, были богатые и бедные, бедные много работали, платили налоги и не имели права покинуть территорию. В моей стране было не так жестко, просто был определенный класс людей, которые управляли своей территорией и подчинялись царю, занимались налогами, принимали решения об использовании земли и рабочей силы. У них были деньги, они могли получить образование, в том числе военное, служили в армии на офицерских должностях. Но около ста лет назад было большое восстание, после которого расстреляли всю царскую семью, и поубивали или посылали в глухомань почти всю аристократию, кто успел — тот перешел на сторону победителя или сбежал, кто не успел — у тех все плохо кончилось. Дома ограбили, собственность национализировали и стали распределять блага по-новому. Править стали как бы советы из простого рабочего народа, хотя по факту они просто постепенно создавали новую аристократию, не такую явную и без титулов, там все держалось на связях и взаимных услугах, но все равно расслоение общества на приближенных к власти богатых и простых рабочих людей осталось. Преемственность стала не так сильно выражена, подняться по социальной лестнице стало возможно, власть за счет государства давала образование и продвигала способных учеников.

— Это здорово, — уважительно кивнул Двейн, Вера поморщилась:

— Теоретически — да. Но на самом деле, чем ближе ты поднимаешься к верхушке власти, тем опаснее — там постоянно шли подковерные интриги, сегодня большой начальник, завтра в ссылке на десять лет, и вся семья под ударом, потому что член семьи врага народа — это тоже приговор.

— Это по закону так было? — поднял брови Двейн, она кивнула:

— Да, такие были законы. Мой прадед говорил, что дожил до старости только потому, что унял гордыню и от штабной должности отказался, воевать пошел. Он был офицером, высокого ранга. У меня троих прапрадедов раскулачили, один даже аристократом не был, просто семья была богатая, жили зажиточно, своя мельница была, это считалось очень круто в то время. У него было двенадцать детей, все работали, так что хозяйство было большое, хватало и себе, и на продажу, деньги водились. А потом революция и все — сам заработал, не сам — отдай, было твое, стало общее. Он даже дом бросил, потому что тогда все это происходило очень кроваво и неорганизованно, это была просто война внутри страны, бедные против богатых, богатых избивали, убивали, насиловали. Но у него было много друзей и его предупредили, что за тобой уже выехали, если хочешь остаться жив — уезжай. Он собрал что смог, в телеги погрузился с семьей и уехал в другую область, тогда с документами было попроще, если уехать достаточно далеко и придумать легенду, что ты погорелец, например, то никто не найдет. Их тогда много таких было.

— Вы сказали, один не был аристократом, — заинтересовался министр, — а два других, получается, были?

— Я точно не знаю, — качнула головой Вера, — об этом не говорят, власть советов воспитала много поколений на ненависти к аристократам и богатым людям, они привыкли даже между собой о своем происхождении не говорить, это скрывали, потому что за это реально можно было получить тюремный срок или что похуже, так что я сама узнала об этом совсем недавно, когда прабабушки-прадедушки стали умирать и мы начали наводить порядок в их домах и вещах. И там начали всплывать тайники, сундуки, фотографии, украшения, серебряные столовые приборы с вензелями, посуда, письма, офицерские боевые награды царских времен. И тогда бабушки-дедушки по секрету рассказали, откуда это все взялось. У меня есть чайный сервиз, которому сто восемнадцать лет, его можно было бы в музей отдать, но мама сказала, что фигушки, не зря же семья его увезла и сохранила, для нас старались, так что мы обязаны пользоваться.