Отец для двоих - Адалин Черно (2021)

Ира цокает языком. Недовольно пыхтит, но все же помогает мне дойти до машины и даже забраться в салон. Она отсутствует несколько минут, но мне кажется, что вечность проходит, настолько плохо. Ира молча протягивает мне таблетку и бутылку с водой, я выпиваю, прикрываю глаза и откидываюсь на сиденье.

Пилить Ирина начинает меня ближе к месту назначения и как раз тогда, когда мне становится легче. Боль отпускает понемногу и возникает ясность мышления. Я первые мгновения слушаю ее претензии, а затем, как только повисает пауза, спрашиваю:

— Все сказала?

— Макар…

— Игнатьевич, — подсказываю. — В твоих советах я не нуждаюсь, я тебя для другого дела нанимал.

Она кивает и поджимает губы. Неприятно, знаю, но я иначе не могу. У меня сейчас сын в реанимации, мне совсем не до того, чтобы обследоваться самому, но во время приступа, конечно, думал об этом. Так устроена наша психология: мы начинаем думать о необходимости изменений только под воздействием определенных факторов. Когда все в порядке, организм отключает функцию страха и инстинкт самосохранения.

— Отвези вещи ко мне, — бросаю Ире ключи и выхожу из автомобиля.

Клиника, в которую привезли моего сына, встречает меня серыми стенами и хмурым персоналом. Меня не сразу проводят к врачу, потому что около получаса ищут сына. Найти не могут в документах. Когда это происходит, мне, наконец, говорят, куда пройти, чтобы пообщаться с доктором.

Решаю не откладывать разговор на потом, потому что чувствую, что не смогу сосредоточиться после того, как увижу его всего в трубках. Доктор принимает меня почти сразу. Зовет присаживаться и рассказывает о травмах, полученных Степой.

— Он в коме, — говорит врач под конец. — Нам удалось стабилизировать его состояние, но сейчас выводить его из медикаментозного сна не рекомендуется. Ему нужно восстановиться.

Это все, что мне нужно знать. Поблагодарив доктора, направляюсь к сыну. Мне разрешили зайти, увидеть его. Когда добираюсь до палаты, вижу под дверью заплаканную маму. Она сидит, обхватив себя руками и шатается из стороны в сторону. При виде меня резко вскакивает и идет навстречу. Бросается ко мне с объятиями. И плакать начинает еще сильнее.

Я ее обнимаю. Так и стоим некоторое время, я пытаюсь найти в себе силы зайти к сыну, она бормочет слова оправдания, говорит, что ей очень жаль.

— Ты ни в чем не виновата, — убеждаю ее.

Мама только плачет. Ее я прекрасно понимаю, я не позволял Жанне общаться с ребенком, а она разрешала. Шла у той на поводу и позволяла видеться со Степаном. Мать мне трудно винить хотя бы потому, что она в своей жизни тоже многое пережила и такой сильный стресс может спровоцировать ее на возврат к бутылке. Надеюсь, конечно, что ничего подобного не случится. Винить маму я не планирую, ей итак достаточно стрессов.

Аккуратно отодвигаю мать в сторону и иду в палату. С порога понимаю, что видеть сына в окружении множества трубок и с огромным количеством бинтов мне сложно. Невыносимо. Он такой маленький и хрупкий лежит на огромной кровати, бледный, почти безжизненный и это только та часть лица, которую я могу видеть. Остальная закрыта маской аппарата ИВЛ.

Я медленно подхожу ближе к кровати, останавливаюсь в паре сантиметров. Поверить не могу, что этой мой сын. Мой улыбающийся и вечно веселый Степан, который ждал меня по вечерам в садике и радовал своими достижениями. При виде его беспомощного внутри меня зарождается дикая злость на Жанну. Я столько раз просил ее не пытаться с ним поладить и не лезть в нашу жизнь. У нее не получалось никогда найти с сыном общий язык, так зачем? Какого черта она полезла?

Я выдыхаю. Делаю глубокий вдох. Нужно успокоиться, иначе есть риск взять на душу грех убийства. По крайней мере, я представляю, как сомкну пальцы на ее шее.