Превращенная в мужчину - Ганс Эверс (1992)

Бабушка с большим трудом поняла, что ему надо. Достала оперу Генделя «Ксеркс», выписала арию и слова. Но Ян переделал их по-своему:

Какой прелестный звук, Восхитительней, Чище, утешительней Нежного мяуканья!

— Это мы должны выучить, — заявил Ян Эндри и Катюше и заставил их разучивать мелодию «Largo» и свои слова. Он построил ящик на ножках с проволочной решеткой. Туда заперли кошек, привязав каждую так, чтобы хвост торчал наружу. Руки и Яна, и Эндри, и Катюши были исцарапаны и изодраны. Ян изготовил заманчивую афишу.

«В первый раз в мире!!! Знаменитый кошачий орган! Под управлением дирижера Яна Олислягерса при участии Юппа, Приблудной Птички и Катюши.» Все коты и кошки получили имена, которые тоже фигурировали на афише. Театр устроили в сарае. С бабушки взяли за вход 10 марок, прислуга платила по пять пфеннигов.

Представление началось. Юпп заиграл на гармонике. Остальные трое запели и стали дергать веревки, привязанные к кошачьим хвостам.

К сожалению, торжество длилось недолго. При первых звуках бабушка вскочила и сорвала занавеску, скрывавшую орган и актеров. Концерт прекратился, к большому огорчению публики из кухни и хлева. Дирижеру бабушка дала отведать плетки, чтобы не мучил кошек. Наказание на этот раз было легкое.

Дети отправились в конюшню к старому Юппу. Он дал им молока. Они поделились с конюхом заработанными деньгами.

— Мы — мученики искусства! — заявил Ян.

Но его мученичество было не очень страшным. Раза два он почесал у себя ниже спины. Эндри же одна из сопрано укусила запястье. Рука горела и вспухла. Юпп высосал ранку, сделал смесь из жевательного табака со свежим конским навозом и приложил к укушенному месту. Было больно, но не помогало. Когда бабушка это увидела, она выбросила повязку и отправилась с девочкой в Клеве к врачу. Там сделали разрез, выскребли рану. Лечение длилось месяц.

Эндри подняла руку. До сих пор виден небольшой рубец. Она усмехнулась: это было воспоминание о кошачьем органе Яна.

Из зала слышался визг джаз-банда: «Veinlaubs Syncopatoren». Эндри улыбнулась: какой тонкий вкус в наименовании. Она написала несколько слов на обеденной карточке и отослала ее вертлявому капельмейстеру. Тот ни минуты не задумался. Разве не был он знаменитейшим джазовым дирижером? Если он мог так сыграть «Feuerzauber», что у каждого приказчика сами плясали кривые ноги, то, конечно, исполнение ее желания не составит для него труда.

И он заиграл «Largo» Генделя.

Ян вскочил.

— Узнаешь? — спросила его Эндри.

Кузен засмеялся.

— О, Боже мой, моя прекрасная кузина, мы на тридцать лет опередили мир. Мы должны были изобрести кошачий орган теперь, а не тогда в Войланде! Тогда за это полагалась лишь плетка, а нынче мы могли бы ездить по всему свету, повсюду собирать деньги и прослыть величайшими артистами.

* * *

Они вышли и отправились в гостиную Эндри пить кофе.

— Ну как, милостивые государи? — спросила она.

Брискоу оскалил зубы и довольно потер руки.

— Отлично, отлично, — начал он. — Наука, кажется, еще не ушла так далеко, как мы предполагали. Все авторитеты отказались. Ваш кузен много потрудился. Был в Париже у… как звать этого господина?

— Воронов, — сказал Ян.

— Да, да, — подтвердил Брискоу. — Такая фамилия. Вы очень меня обяжете, если доложите сами. Я путаю все фамилии.

Ян повернулся на стуле.

— Для доклада материалов немного. В Вене я был у Штейнаха, в Берлине — у Айзеншмидта и Магнуса. В Тюбингене разыскал профессора Лармса, в Копенгагене — Кнута Занда. И так далее. Ни один из этих ученых не желает иметь ничего общего с таким делом, несмотря на все соблазнительные долларовые банкноты. Они производят прекрасные опыты с морскими ежами и лягушками, с хорьками и кошками, утками и гусями, даже с обезьянами, но на людей не решаются посягнуть. Только беспардонный шарлатан осмелится нынче это сделать — заявил мне Пецард в Париже.