Я разделась и, облачившись в пижаму, вертела в руках мобильный гадая, сказать Джело правду или нет? Я опустилась до моральной измены ему, так что же, теперь опускаться ещё и до обмана? Нет, я не должна. Лучше уж быть честной до конца. Я позвонила ему и объяснила всё, как есть, но на расстоянии, не имея возможности держать его руку, смотреть в глаза и убедить всем своим существом, что люблю его, я всё-таки сделала ему больно, хоть он старался и не показать того. Я долго-долго заверяла, что вернусь, что всё будет в порядке и не стоит волноваться, но когда мы пожелали друг другу спокойной ночи, в воздухе осталась недоговоренность, осталось одиночество и страдание. Он сейчас там, один, будет лежать на нашей тахте и думать о том, что я тут развлекаюсь, забавляюсь с другим. У меня сердце разрывалось, я хотела обратно, к Джело, обнять его. Но тут, за двумя дверями, Химчан, он в опасности, и если с ним что-то случится – я просто не переживу! Когда я успела так к нему привязаться? Весь вечер я считала, что конкретно подставила его тем, что вывела на него Дэниэла, но после звонка Ти Сола всё обернулось так, что наша с ним встреча стала превентивной мерой нейтрализации врага. Если бы Дэниэл не был схвачен нами, то мы бы не узнали о том, что мой шеф открыл охоту на приятеля. И вот эти копившиеся угрызения совести, переживания, забота, жалость, восхищение – всё, всё это выливалось теперь в трудно передаваемое ощущение, которое я могла назвать не иначе как любовь. Но из уважения и преданности к Джело я должна вырвать её из себя!

Достав из сумочки бумажник, где находились какие-то гроши, из секретного кармашка в нем, я достала фотокарточку, на которой была изображена маленьким ребенком между отцом и матерью. Установив фотографию на снятой кофте, лежавшей на стуле рядом с изголовьем, я устроила её стоя, облокоченную на золотую шиншиллу и молитвенно сложила руки. Я не шибко верующая и молитв не знала, но когда наставал самый трудный момент, я всегда обращалась к моей маме.

- Что мне делать? Я хотела бы не любить его, но не могу… мам, как мне быть? – почувствовав саднящий приступ плача, я перевела дыхание. Не плакала больше трех лет и не собираюсь. Успокоившись, я продолжала. – Он вроде плохой, убийца… и сейчас в полной жопе… но он… он такой классный! Ты бы видела! Тоже бы влюбилась. Я не знаю, как можно не запасть на такого парня. В нем всё круто, совершенно всё… Когда он злится – я его обожаю, когда он улыбается – я с ума просто схожу! Когда молчит, я боюсь, что он не хочет меня видеть… в общем, что он не делает – он всё равно офигенный! Он часто сомневается в себе, ненавидит себя, но это тоже здорово… он добрый. А как он зверей жалеет! Да ему просто нет равных. Серьёзно. – слезы опять попытались просочиться и я, решив что затягиваю с сентиментальностью, спешно убрала снимок обратно и откинулась на подушку. Я же совета у мамы спрашивала. Джело она знает, он ей нравится, наверняка. Пусть даст какой-нибудь знак, как мне выпутаться из всего этого.

Дверь без стука открылась, чему я удивилась, резко сев, ведь знала, что в этом доме все воспитанные и приняты великосветские манеры. Я испугалась, что это мог быть опять чудом высвободившийся Дэниэл, и приготовилась кричать, но это был Химчан. Суетно и быстро заскочив в комнату, он захлопнул дверь спиной и, сжимая руки в кулаки, странно уставился на меня. Мне его общее состояние показалось странным. Взбудораженный и будто помешанный.

- Ты чего? – мотнула я подбородком, делая вид, что сонно потираю глаза, но на самом деле убеждалась, что нет ни слезинки. Глупо было изображать засыпавшую, ведь я и света не гасила.

- Шилла… Шилла, я… - парень опустил взгляд к дверной ручке и, оглядев её, протянул пальцы к маленькой щеколде и задвинул её. На нем уже были домашние спортивные штаны и белая футболка. Наконец-то он вылез из бандитской экипировки! – Если ты хочешь… в общем, если хочешь, то я пересплю с тобой.