Осенние - Ульяна Каршева (2014)

Облизав пересохшие от напряжения губы, я осторожно поднесла карандаш к рисованным границам пока слепых глаз. Но левой рукой я теперь придерживала кисть правой. Осторожно, то и дело всем телом откидываясь назад, чтобы физически отодрать карандаш от его «поля деятельности», я принялась рисовать глаза. Первый получился здоровым — тот самый, который был здоровым и вчера. Со вторым пришлось тяжелей. Карандаш то и дело рвался начертать что-то своё, не отпуская сомкнутых на нём пальцев. А я не давала себе впасть в то состояние транса, при котором карандаш становился вообще неуправляемым, и примитивно копировала первый глаз.

Сначала шло всё хорошо, а потом те силы, которые меня использовали в качестве каркающей заклятия вороны («Ведьма! Сволочь!»), решили, что я слишком крепко держусь, и справились со мной другим образом. Когда я в очередной раз оторвала взгляд, комната перед глазами покачнулась. Мне показалось, что я отключилась буквально на мгновения, но, когда снова увидела лист с портретом, прокусила губу до крови. Второй глаз оказался светлым — вытекшим, перерезанный всё той страшной чёрной царапиной. Всхлипнув — даже не столько от страха, сколько от злости, я прошептала:

— Ничего… У меня, кроме карандаша, ещё и ластик есть!

Я сражалась с этим чёртовым портретом, наверное, всю ночь. Я стирала царапину, старалась закрасить зрачок глаза… Иногда мне казалось, я сошла с ума… А потом застонала от боли в спине и оглянулась. За окном светлело… Согнувшись, я встала, походила по комнате, с трудом воспринимая факт: будильник показывает шестой час.

Снова подошла к столу. На портрете мужчина смотрел на меня обоими глазами, хотя один из них и был перерезан царапиной — правда, уже не такой отчётливо чёрной.

— Ничего, — мрачно сказала я. — Завтра я тебе попробую ещё и эту дрянь убрать.

3

Как я психанула утром, минут через сорок, проснувшись уже по звонку будильника и обнаружив, что этот глаз снова посветлел! Слабая от бессонной ночи, но злая от обиды: ведь получилось же сначала! — я с трудом взяла себя в руки и снова закрасила глаз, как смогла, да ещё ластиком снова еле заметным сделала порез. Ещё подумала про результат: «До дыры ему глаз дотру! Новый портрет нарисовать, что ли? А этот куда девать?!»

Кофе не спас. В затуманенных бессонной ночью мозгах нудела лишь одна мысль: «Хорошо, что сегодня Женька не везёт меня на работу!» Обоснование сильное: в переполненном поутру транспорте заснуть точно не дадут, а вот мягкие кресла в салоне «мазды» усыпляют мгновенно. Уже в прихожей мельком глянув в зеркало — не крашусь же, только волосы пригладить — снова чертыхнулась: прокушенная губа кровоточила. Пришлось замазать её маминой помадой и пожалеть, что у себя такой нет — на всякий случай. Купить, что ли, после работы? Деньги теперь есть — на мелочь не жаль.

На работе позорно уснула — прямо за столом, скрестив на столе, перед компьютером, руки — щекой на них. Засыпала под резкий стук клавиш пишмашинок — проснулась в тишине. Ничего не соображающая, с головной болью, трудно подняла голову от стола и застыла: в комнате никого! Причём и рабочих машинок не видно и не слышно! Куда все подевались?!

Оказывается, Машенька скомандовала перетащить орудия труда в другой кабинет, а дверь в эту комнату закрыли, чтобы меня не будить. Порфирий Иванович не возражал. Кажется, именно он выдвинул теорию, что я влюбилась: видел, как я вчера приехала на работу на шикарной машине. А тут ещё на моём лице пара намёков на бурно проведённую ночь, да и впервые засечённая коллегами помада на вспухших губах! И женщины обрадовались: наша Алёнка наконец кавалера себе нашла!

В нашей конторе, этом стоячем болотце, любая новость — скандал века! Ладно, хоть выспаться дали. Но это заслуга Порфирия: какой ему прок от непроспавшегося работника? Напортачит с перепечаткой — клиентов не будет.