— Это произошло в начале 1917 года, — начал он. — Я более полугода находился на фронте. Наконец, в апреле, я получил отпуск. Не могу передать тебе, Лин, какими глазами я смотрел на зеленые поля и деревья, которые не были искорежены снарядами, на неперепаханные сады. Я испытал восторг от возможности купаться в ванной, одеваться в чистое белье. Я освободился от грязи и зловония смерти.

Дело было перед Пасхой, поэтому многие уехали из города на каникулы. Я принял приглашение приехать к одним знакомым в их загородный дом. Но сначала решил провести несколько дней в Лондоне. В первый вечер я ужинал с двумя мужчинами. Мы отлично провели время: один из них тоже был в отпуске, а другой только что вышел из госпиталя и ждал приказа возвращаться во Францию. Мы были молоды и радовались жизни. Мы решили кутнуть на всю катушку — есть, пить и веселиться.

В десять вечера, после ужина, мы отправились в» Альгамбру» взглянуть на Виолетту Лоррейн в «Кутилах». Свободных мест не оказалось, но мы были совершенно не в состоянии стоять в проходе после сытного ужина. Мы велели шоферу везти нас в «Лондонский павильон». Там шло какое-то ревю — мы не имели представления, что это такое.

Нам удалось достать три билета. Нас впустили в зал только после того, как хор, который и пел, и танцевал одновременно, закончил свое выступление под гром аплодисментов. Сцена погрузилась в полумрак. Очень тихо — так тихо, что мы не сразу услышали ее — зазвучала странная музыка. Тогда я впервые услышал настоящую индийскую музыку. Занавес раздвинулся, и перед нами оказалась серебряная декорация. Она сверкала и переливалась, и на фоне серебра проскальзывали всполохи таинственного изумрудно-зеленого света. В центре двигалась фигура — она скорее плыла, чем танцевала.

Мне трудно описать танец Нади. Единственное, что могу сказать, — это зрелище околдовало меня. И в последующие разы, когда каждый вечер я следил за ее выступлением, она буквально гипнотизировала меня. Я забывал обо всем, я двигался вместе с ней в этом странном танце под аккомпанемент необычной музыки. Я пребывал в каком-то трансе, не подвластном никакой логике. Не думай, что я был единственным, кто так реагировал на ее выступление. Во всех театрах, где выступала Надя, при любой аудитории, зал замирал.

Я так и не узнал, чем занимались мои приятели в тот вечер. Когда закончился номер Нади, я пробрался к двери за кулисы. Я послал ей свою визитную карточку. Потом Надя сказала мне, что никогда за всю свою сценическую жизнь она не принимала приглашений от незнакомых людей. Она согласилась поужинать со мной. Я не очень хорошо помню тот вечер. Позже он стал одним из многих вечеров, дней, недель и месяцев, которые мы провели вместе. Он был прелюдией к огромному счастью и к бездонной пропасти страданий, когда я вернулся на фронт.

Я могу только сказать, что мы стали всем друг для друга. Для меня — с того самого момента, когда я увидел ее в театре, для нее — когда она держала мою карточку в руке и решилась встретиться со мной. Естественно, позже у меня возникли сомнения, меня охватил страх. Я спрашивал себя, мудро ли я поступил, правильно ли я делаю, что отказываюсь от своей карьеры.

Надя была наполовину индуской, но думаю, будь она наполовину негритянкой, это не имело бы для меня никакого значения. Но наши отношения были настолько глубоки, что нас не волновали межрасовые различия. Мы просто не могли существовать друг без друга. С первых минут встречи между нами возникла прочная связь, как будто мы были соединены перед лицом Господа.