— Да. Он признался мне, что, вероятно, был не в состоянии исполнять свои обязанности, но настаивал, что не помнит, чтобы ему доставляли донесение. Разумеется, мое сообщение исчезло. И еще он сказал, — и я запомнил это лучше всего, — что английская армия не может позволить себе лишиться гениального тактика и что в конечном счете ради этого стоило пожертвовать жизнью солдата! Разве солдату не повезло, спросил он, что он умер до суда? И что может быть прекраснее, чем умереть за свою страну?

— Вы с этим не согласны?

Он с признательностью посмотрел на нее.

— Как сказать… Человек погиб, сражаясь за нацию, которая обещала ему честь и справедливость, а его предали. Я посвятил свою жизнь тому, чтобы правосудие перестало быть химерой. Чтобы иметь правосудие, мы должны служить ему. Оно не существует само по себе.

Они помолчали. Ветер утих. Только шорох травы нарушал тишину.

— А что случилось с тем офицером?

— Было проведено расследование. — Эллиоту не надо было говорить, кто настоял на этом. — Никаких доказательств его вины найдено не было. Дело не дошло до суда. Несколько лет спустя этот человек умер естественной смертью. — Марч сурово посмотрел на нее. — Я рассказал эту историю не для того, чтобы вызвать у вас жалость. Просто хотел объяснить свое поведение по отношению к вам. Но объяснение не может служить оправданием. Поэтому я прошу прощения.

— Пожалуйста, в этом нет необходимости.

— Нет, есть, — возразил сэр Эллиот. Он замолчал, задумчиво и пытливо вглядываясь в ее лицо. — Смешно было не верить, что эта полная жизни, естественная в своем поведении женщина совсем не такая, какой кажется, только потому, что я никогда не встречал женщин, подобных вам!

Нет. О нет. Летти беспокойно шевельнулась.

— Быть подозрительным не преступление, сэр Эллиот.

— Нет, однако необоснованное подозрение легко переходит в преследование, — сказал он. — Спасибо, что напомнили мне об этом, прежде чем я успел несправедливо обидеть невинного человека.

Чувство вины мешало ей говорить. Он обязан был быть подозрительным, помнить урок, за который заплатил такую цену. Он никому не должен был доверять.

Особенно ей. Хуже всего то, что, узнав, как она его обманула, — а он скоро об этом узнает, — он больше никогда

| никому не поверит. Никому. Но как она может признаться ему, не подвергая себя опасности? Даже если считать подоб-

|ный поступок безумием…

— Полагаю, вы правы, что послали запрос обо мне, — не думая сказала она. Вот. Главное сказано. Неплохо.

— Простите?

— Вы не можете доверять внешности. Поверьте, я-то <знаю. — Господи, зачем она все это говорит? — Вы должны (убедиться, какие карты вам сдали. Хорошенько посмотреть, нет ли чего сомнительного. — Господи Боже, она сошла с (ума! — Будьте осторожны. Кругом полно мошенников, лгу-|нов и жуликов. И на них не написано, кто они такие. Вы <правильно сделали, что навели обо мне справки. Поверьте, я |знаю, о чем говорю.

Он нежно посмотрел на нее:

— Лучше бы вы не знали.

— Что?

— Судя по вашему взволнованному голосу, вас или кого-i из ваших близких предали. Мне очень жаль.

Она вовремя опомнилась и закрыла рот, раскрывшийся от изумления. Боже, он сказал это серьезно. Она не могла вымолвить ни слова. Только смотрела на него, жалея, что она не та женщина, какой он ее считает, и не заслуживает его нежности и заботы.

Она обманщица, жалкая копия второстепенных персонажей из одноактных пьесок. Директора театров были правы: она никогда не будет звездой. Летги Поттс не умела изоб-i ражать глубокие чувства, потому что не пережила ничего подобного. Она была всего лишь дублершей. Пустым сосудом, который наполняли чувствами другие люди.

— Простите меня, Агата.

— Летти, — горестно поправила онаТ

— Простите?