Другое утро - Людмила Макарова

Нужно было придумать что-либо правдоподобное, ну там, что мама сегодня приедет и будет под дверью сидеть, и выскочить из машины у ближайшего метро. Тогда никто не будет зубоскалить, напротив, и Петрович, и водитель все поймут и молча посочувствуют шефу, бывает, дескать, срывается рыбешка с крючка, от мужских проблем никто не застрахован. Даже Аксенов. Это ее и остановило. Она почему-то не могла допустить, чтобы этому, по сути дела, постороннему ей человеку, если не считать единственной бездарной ночи, сочувствовали его же подчиненные. Так она и просидела всю дорогу, умудрившись на мягком сиденье вытянуться в струнку.

Аксенов тоже не шелохнулся. И не сказал ей ни слова. Только пару раз попытался разрядить обстановку, спрашивал у Петровича о всякой ерунде – природе да погоде.

Но Петрович вопреки Ириным опасениям зубоскалить был не настроен, отвечал односложно, не поворачивая головы.

Видимо, думал о чем-то своем. Так и проехали сорок минут до аэропорта в напряженном молчании, вглядываясь в скучный пейзаж за окном.

– Сергей, выйдем на минутку, дело есть, – строго сказал Петрович водителю, и парень нехотя полез под дождь. Они остались в машине вдвоем, и хотя Ира прекрасно понимала, что стекла затенены и снаружи их не видно, от ощущения, что их рассматривают как под микроскопом, отделаться не могла. Она-то прекрасно видела, как водитель ежится под холодным ночным дождиком и не отводит от машины взгляд. Аксенов по-прежнему молчал и не шевелился. В темноте салона она уловила знакомое еще по тому давнему разговору в сибирской гостинице характерное выражение его лица, с затвердевшими скулами и поджатыми губами.

– Александр Николаевич, вы, наверное, хотели мне что-нибудь сказать, раз потащили в такую даль, так говорите, а то времени мало, ваш вылет в двадцать три ноль пять.

Аксенов по-прежнему молчал и смотрел мимо нее, Ира не на шутку разозлилась. Поглядите, пожалуйста, какая важная и ценная личность! За два дня он не нашел пяти минут, чтобы позвонить, и разговаривать с ней он может только под бдительным оком охранника, ни на секунду не задумываясь, каково это ей. И Иру понесло:

– А… Я, кажется, догадываюсь. Вы хотели сказать, что всегда мечтали о такой, как я, даже во сне видели, но встретили только сейчас и мой образ всецело завладел вашими мыслями и чувствами. Еще вы хотели сказать, что та ночь, когда мы беседовали при луне, запомнилась вам на всю жизнь, а ту ночь, когда мы провалились в яму, вы будете помнить и на том свете. Вы хотели сказать, что я – единственная и неповторимая и до сего момента вы не знали, что такое любовь. Да, чуть не забыла. Еще вы хотели сказать, что с женой у вас уже давно нет ничего общего и вы забыли, когда последний раз ночевали вместе. Не тушуйтесь, Александр Николаевич, это же самая старая песня о главном, не вы первый ее поете, не вы последний.

Пока она с выражением читала свою тираду, Аксенов смотрел на нее вначале удивленно, словно не понимая, о ком это она, потом с испугом, словно подозревая ее в сумасшествии, и в конце концов с досадой. Ага, значит, задело! Ничего, ему это полезно! А то пользуется своей неотразимой харизматичностью, а сам… А сам быстренько кончает свое дело и засыпает, не сказав ни слова!

– Молодец! – переняв ее издевательский тон, похвалил Аксенов, и его скулы затвердели до предела, как показалось Ире, до боли. – Хорошо сказала, я бы так не смог.

– Еще бы! – не сдавалась Ира, стараясь не смотреть ему в глаза. – Ведь вы имеете дело не с кем-нибудь, а с популярной детской писательницей-сказочницей…

Договорить она не успела, потому что Аксенов точным и резким движением откинул ее на спинку сиденья и закрыл поцелуем рот. В одну секунду Ире расхотелось ерничать, потому что безошибочным женским чутьем она поняла, как непросто ему – медлительному и давно отвыкшему от такого рода юношеских штучек сорокапятилетнему мужику – далось это резкое и точное движение.