Не трогай кошку - Мэри Стюарт (2007)

К концу апреля камелии отцветают, и трудолюбивые португальские садовники почти сразу же убирают их, но уже в цвету багряник, и глицинии тоже. Облака цветения плывут сквозь все сезоны, и кажется, растения цветут здесь круглый год. И еще там цвели розы – не так, как у нас дома, где им нужна передышка на зиму. Местный климат вынуждает розы цвести постоянно, и они вырастают бледными, с вялыми лепестками на хилом, немощном стебле. Розы вились по стене садового домика, лунный свет превращал их в белые шары с растрепанными лепестками, они наполовину заслоняли окно моей спальни. Свежий бриз, время от времени пригонявший дождевые тучи, шевелил цветы и колыхал их лепестки снова и снова, однообразно и в то же время каждый раз по-новому сплетая лунные тени на стене и потолке.

Когда он пришел, я еще не спала. Он так давно не давал о себе знать, что я не сразу поняла, кто это. Тихо и трогательно прозвучало мое имя, затихая в пустой комнате под колыхание смутных теней:

– Бриони. Бриони. Бриони Эшли.

– Да?

Я обнаружила, что говорю вслух, как будто требовались какие-то слова. Потом я опомнилась и сообразила, кто со мной говорит. Я повернулась на спину и посмотрела вверх, на высокий потолок, где, на мгновение замерев, повисли призрачные, нематериальные тени. Такие же нематериальные, как и мой возлюбленный, наполнивший ночную комнату своим присутствием, а мое сознание – своим голосом:

– Бриони. Наконец-то. Слушай... Ты слушаешь?

Конечно, это было не совсем реально. Как это получилось, трудно описать, если вообще возможно. Он приходил не в словах и не в видениях, а – не могу придумать более подходящего названия – во внезапных сгустках мысленных образов, которые как бы извне входили в сознание, врезались и замыкались там. Так наборщик расставляет по местам строчки, и вот перед тобой страница, которую можно прочесть. Через эти образы внезапно проступает вся страница – наверное, это что-то вроде чтения абзацами, хотя сама я так читать не пробовала. Говорят, это приходит с практикой. Что ж, у меня и у него для практики впереди была целая жизнь. Я знала его все свои двадцать два года, а он (и это почти все, что я знала о нем) был ненамного старше.

Наверное, в детстве мы тоже запинались и путались, как и все нормальные дети, когда они учатся читать, но я не помню времени, когда бы мы не умели читать мысли друг друга, общаться душа с душой. Это было для меня все равно что рассказывать о своих мечтах или (как бывает среди детей) завести воображаемого товарища, который был более реален, чем живущие рядом троюродные братья или даже школьные друзья. Но в отличие от большинства детей я никогда никому не говорила о нем. Не думаю, что из страха показаться смешной или из опасения, что мне не поверят. Я считала это общение само собой разумеющимся, но в голове у меня словно сидел какой-то цензор, не позволявший мне делиться своей тайной жизнью ни с кем, даже с родителями. И тот же цензор, наверное, работал в нем. Ни разу мой собеседник даже не намекнул мне, кто он такой, хотя по нашим общим воспоминаниям я поняла, что это, должно быть, кто-то из близких, и я могла держать пари, что это один из моих троюродных братьев Эшли, с которыми мы детьми каждый день играли в Эшли-корте и позже проводили почти каждый праздник. Бывает, какой-то дар передается по наследству; о нашем семейном даре существовали записи, начиная с упоминания Элизабет Эшли, которую публично сожгли у столба в 1623 году, появлялись сведения, разумеется тайные, о странных «видениях» и передаче мыслей на расстоянии между членами нашей семьи. По тому же признаку мой возлюбленный узнал меня, поскольку среди Эшли я была единственной девушкой.