Яблоневый цвет - Jaira D (2018)

Радмила подложила под спину раненного полотно да руку на лоб парню опустила, в лицо вглядываясь. Еще по шлему и одежке поняла, что чужаку дала приют, но не это ворожею тревожило: душа человека металась, как птица, не желая в силки смерти попадать, зато разум словно мглой заволокло беспросветной, ни одной искорки не видать. И хотел бы жить солдат, да не для чего. Смотрит на него Радмила и видит одиночество, что и ее, порой, мучило.

Дед Беримир нарушил молчание:

— Да как же это… Зря я его что ль из леса приволок?

— Знаешь, где сороканедужница растет?

Старик, оторопев, смотрел на то, как ворожея из закромов горшочек с соцветиями да листочками высохшими достала — в руках растерла, а в горшочек лучину положила.

— Моих запасов не хватит, — объяснила девица, на кровать к больному присаживаясь и на пол рядом горшочек поставив, — да и свежая травка здесь нужна, и много.

Обрадовался дед.

— Знаю! Знаю, Радмилушка! Принесу, все принесу!

Как вышел Беримир за порог, положила ворожея голову солдата себе на колени — осторожно, как мать младенца. Ладошкой по волосам темным мокрым провела, начало лицо парня разглаживаться.

— Сплела ноченька сети

Да позвала гончий ветер.

Солнце красное спать легло

Да в сети не попало.

Гонит ветрило хворь с чела

В сети, что ночь сплела.

Спи, горюшко, спи, хворобушка,

Дай отдых буйной головушке…

По дому покрывалом удушливым, но сладостным разлился сизый дымок. Оковы, что раненого скрутили, спали, и провалился он в сон, как в колодец глубокий.

Глава 4

Завывает бесноватая вьюга, колючим одеялом снежным укрывает — не дает покоя людям, все старается двери и ставни с петель сорвать. Слышит Северин сквозь лихорадку-плен знакомый деревянный стук, да не поймет, откуда он — во сне лишь белые холмы под луной сверкают точно самоцветная пыль. Стоит парень в сугробах по пояс, по сторонам оглядывается. На рубашке мороз серебром вышивает цветы да травы невиданные. Вроде и зима, а тепло, будто под периной пуховой. Только спину колет, больно стягивает — терпимо, но неприятно.

Огромная луна сияет, словно солнце, но таинственную чернильную темноту не трогает, плывет по ней подобно листу, упавшему в реку. Ночь кругом. Ни огонька, ни следов не видать. Чудится шепот, бархатный, баюкающий, над самым ухом, прислушаешься — исчезает. Кто-то за руки крепко держит, пальцы растирает, до висков из-за спины дотрагивается, обернешься — нет никого. И рад бы спящий увидеть милого друга, да не может.

Лунный свет к себе манил — хотелось им напиться, как водой родниковой, жажду утолить. Стук дверной вдруг преобразился, стал ровнее. Вот уж он маршем гулким разносится над снежными холмами. Во мгле показались три звезды-ока, возникла тень грузная, и холодом повеяло, словно из стылого склепа.

Северин вздрогнул. Во рту пересохло. Мигом сугробы исчезли, в тела изуродованные обратились. Кровь захлюпала под ногами. Темнота вокруг заблестела слюной множества пастей прожорливых, разномастных. Засмеялось эхо на тысячу голосов. А Северину с места не сойти — уж по грудь в мешанину кровавую провалился. Горло жаром схватило, не вздохнуть.

Тянутся со всех сторон языки длинные, лобызают всего, липкую слизь обжигающую оставляя, удавками и путами шею и руки стягивают. Скачет хороводом нечистая сила, вот-вот тело несчастного на части порвет, бейся — не бейся.

— Не бойся… Не бойся…

Ночным соловушкой кошмар прогоняя, голос успокоил, страх развеял. Рассыпались языки, высушенные светом лунным.

Щеки легкое дыхание милого друга касается, со лба теплая ладонь пот смахивает. За руку тянет за собой невидимый проводник по лунной лестнице.

И не заметил Северин, как к самому светилу поднялся, демонов внизу оставив. Зло сверкали три глаза, но молчало чудовище.