Заметив нарастающую напряженность, Люси поспешила пригласить всех к столу. Члены семьи и гости парами проследовали вниз, в большой зал, посреди которого стоял длинный стол. Провожая Генриетту к ее креслу, глядя на остатки былого величия места, где некогда обедали архиепископы Кентерберийские, Николас как бы окунулся в прошлое и вновь ощутил необъяснимую родственную связь с дворцом.

Они заняли свои места: старый сквайр Бейкер во главе стола, справа от него – Генриетта, слева – Филадельфия. На противоположном конце сидела Люси с Николасом и Джоном Лэнгхемом. Между ними разместились Джордж, Томас и Найзел, причем последний, оказавшись рядом с Генриеттой, беспрестанно краснел. Это весьма позабавило бы лейтенанта, если бы молодой человек, оказавшись между Греем и предметом его обожания, не мешал Николасу с разговаривать с Генриеттой.

Проголодавшийся после проведенного в дороге дня, Николас очень обрадовался, когда на стол подали старую, добрую, солидную английскую еду, причем в изрядном количестве. По-видимому, решил Николас, Люси Бейкер не признавала сомнительных деликатесов французской кухни, входивших в то время в моду во многих богатых домах Англии, – первая перемена блюд была традиционная, истинно английская, и состояла из огромного линя, сваренного в эле, приправленного лимоном и розмарином, супа с вермишелью (единственная экзотическая черточка, отметил Николас), бараньего филе и пирога с курятиной.

Но когда с этим было покончено, Николасу довелось отведать и деликатесов: голубей и спаржи, телятины с грибным соусом, сладкого мяса и омара. Трапеза завершилась огромным абрикосовым тортом, украшенным пирамидой из взбитых сливок и озерцами желе, после которого подали свежие фрукты.

Когда принесли белый портвейн, Люси вдруг вздохнула.

– Как жаль, что у нас нет музыкантов.

Старый сквайр Бейкер, который так наелся, что побагровел и едва мог дышать, проворчал.

– Зачем тебе еще и музыканты?

– Ну как же, отец, они должны здесь быть. Посмотри, вон специально выстроенные для них галереи. Когда-то там сидели менестрели.

Николас не знал, что заставило его сказать.

– Хотите, я вам сыграю?

Хотя кое-кто из присутствующих явно был ошеломлен этим неожиданным предложением, Генриетта умоляюще сложила руки и произнесла.

– О-о, лейтенант, в самом деле? Это было бы прекрасно! На чем вы играете?

Приободрившись от такой поддержки, Николас отважно продолжал.

– Если мисс Бейкер пожелает, я мог бы сыграть на лютне.

– Разумеется, я пожелаю, – уверенно ответила Люси и приказала одному из слуг принести из гостиной лютню.

– Может быть, мне пойти на галерею? – полушутя предложил Николас.

– О, конечно! Это будет так увлекательно. Как вы считаете, отец?

– Мне все равно, – буркнул старик. – По мне, что эти чертовы ноты, что кошачий визг. Валяйте, Грей, раз это развлечет дам.

Николас поклонился, взял лютню и по узенькой лестнице поднялся на галерею. Там все еще стояли два маленьких стульчика, и Николас сел на один из них, так, что снизу была видна только его макушка. Он прикоснулся к струнам, но из-под его пальцев полилась совсем не та мелодия, которую он намеревался сыграть. Вместо нее зазвучала музыка из другого, забытого столетия, такая живая и веселая, что те, кто сидел внизу, невольно начали притоптывать ей в такт, а Люси, наклонившись вперед, шепнула.

– Как хорошо он играет.

И в ответ на их аплодисменты Николас играл еще и еще, веселые красивые мелодии и жалобные любовные песни сплетались, образуя волнующий водопад звуков. Даже старый сквайр перестал брюзжать и прикрыл глаза, но не заснул. Прислушиваясь к величественной каденции, Генриетта вдруг поняла, что Николас любит ее, что каждая нота, каждый звук – для нее. Девушка поняла, что и она неравнодушна к нему, но что за чувство она испытывает – любовь или дружескую привязанность, Генриетта пока не разобралась.