– Тебе очень плохо? – спросила она. – Я так волновалась, когда узнала, что тебя ранили.

– Я уже здоров, – ответил он. – Было совсем плохо, но мистер Лэнгхем извлек пулю, и все очень быстро зажило. Только никому не говори, а то у хорошего человека могут быть неприятности.

– Я буду молчать, – пообещала Генриетта и рассмеялась. – Во всяком случае, я знала, что ты у него.

– Откуда?

– Мне сказал Николас Грей. Кроме того, вчера, когда я была в Лакхерст-Холле, я слышала, что в доме кто-то есть.

Джейкоб выпрямился.

– Грей сказал тебе? Как же, черт возьми, он об этом узнал?

– Он не сказал. Он просто просил передать тебе кое-что и намекнул, что я найду тебя в доме Джона Лэнгхема.

– Значит, он знает, что мы с тобой видимся? Что же за игру затеял этот негодяй, если он шлет мне через тебя послания и не идет меня арестовывать? Я ни на секунду ему не верю.

– А я верю, – откровенно заявила Генриетта, слегка отодвигаясь – Я думаю, что он один из лучших людей, которые когда-либо жили на свете. Он сказал мне, что хочет дать тебе шанс спастись бегством, и велел предупредить, что против тебя брошены силы, которые он не может контролировать. Я думаю, что честнее и добрее его нет человека на земле.

Выражение досады и изумления исказило твердые черты Чаллиса.

– Я вижу, ты вообще питаешь к нему слабость. Значит ли это, что я тебя больше не интересую?

Генриетта вспыхнула.

– Конечно, нет. Я люблю Николаса Грея только как друга, не более того.

– А меня? Тоже только как друга? Если так, то лучше скажи сразу, избавь меня от лишних страданий в будущем.

– Как ты можешь говорить о будущем, когда знаешь, что у нас его нет?

– Ничего подобного, – твердо ответил Чаллис. – Когда-нибудь мы перестанем довольствоваться тайными свиданиями вроде сегодняшнего, и будем вместе навсегда.

– Пожалуйста, – попросила Генриетта, – давай не будем омрачать спорами хотя бы то короткое время, которое мы можем проводить вдвоем. Попробуем быть счастливыми.

Вместо ответа он вновь заключил ее в объятия, нежно целуя и так крепко прижимая к себе, что она ощущала каждый удар его сердца. Поцелуи становились все горячее, все увереннее, и наступил момент, когда Генриетта поняла, что если сейчас она не остановит его, то потом пути к отступлению будут уже отрезаны и ей не останется ничего, как принести себя в дар Чаллису, соединиться с ним, покончив тем самым со всем, что оставалось в ней девичьего.

Еще не вполне уверенная в том, чего ей хочется, девушка слабо сопротивлялась, но, не обращая на это внимания, он вес сильнее прижимал ее к себе, целуя страстно и неистово. И вдруг она перестала беспокоиться о том, что произойдет, забыла о том, кто он и кто она, о том, что их любовь никогда не будет освящена законным браком, желая лишь, чтобы он поскорее превратил ее в женщину. Генриетта сама скользнула под него и широко распахнула глаза, потрясенная тем, с какой силой он вошел в нее. Боль была невыносимой, беспощадной, но в то же время какой-то сладостной.

Генриетта закусила губу, но Чаллис двигался все также ритмично и мощно, не в силах сдержать свою страсть. Через некоторое время она тоже начала испытывать удовольствие, а потом сама задвигалась вместе с ним, выгнув спину и вжимаясь в него. Она почувствовала приближение чего-то огромного, невероятного, и наконец внутри у нее произошел взрыв, оставивший ее рыдающей, задыхающейся и трепещущей от блаженства, о существовании которого она никогда не догадывалась.

Когда все кончилось, когда прекратились эти опустошающие, острые, волшебные ощущения, они сели, прислонившись к стволу дерева. Джейкоб спокойно курил свою трубку, а Генриетта любовалась им, переплетая его пальцы со своими и прислушиваясь к стуку его сердца.

– Это всегда так? – вдруг спросила она. – У всех?

– Нет, – ответил Джейкоб, серьезно глядя на нес. – Это может быть самым убогим и жалким на свете переживанием.