Пленница - Хизер Грэм

— Думаю, я окажусь там довольно скоро. — Джеймс снова безотчетно коснулся ее. Гнев сменился неукротимым голодом, ярость — страстью. Джеймс не понимал, почему эта девушка стала для него наваждением. Однако он слишком долго следил за перипетиями ее судьбы. Его муки окончены, но только на эту ночь.

Положив руки ей на плечи, Джеймс начал подталкивать Тилу назад, пока она не уперлась спиной в старый искривленный кипарис. Сдерживая бурю, бушевавшую в душе, он горячо зашептал:

— Разве тебя не предупреждали, что здесь идет война? Разве ты не слышала, что мы грабим, насилуем и убиваем? А в этих диких местах краснокожие творят что хотят? Не слышала? Может, не поверила? Может, для тебя было так соблазнительно позабавиться с индейским юношей? Коснуться и отпрянуть, пока не обожглась?

— Любой, кто дотронется до тебя, обожжется! Обжигает твоя ненависть, ярость, горечь. Любой…

Больше Джеймс не желал слушать. Схватив Тилу за плечи, он поклялся, что теперь ей не убежать от него.

— Ну тогда, любовь моя, ощути жар огня! В нем действительно полыхал огонь, неистовый, безжалостный. Если бы благоразумие не покинуло его, он не был бы так груб. Но благоразумие вытеснил голод — жадный, ненасытный. Джеймс схватил ворот ее платья; ткань затрещала и разорвалась. Он прижался губами к ее губам, пробуя их на вкус, требуя ответа. Джеймс боролся с неистовой страстью, рвавшейся наружу. Девушка извивалась и брыкалась, обрушивая на него кулаки. Но Джеймс подхватил Тилу на руки, опустил ее на мягкую влажную землю, усыпанную сосновыми иглами. Он ненавидел ее. Ненавидел себя. И тем ненасытнее был его голод.

Оседлав Тилу, он схватил ее за запястья, и она, замерев, с пылким бешенством уставилась на него. Он отпустил ее руки. Она больше не колотила его.

Полыхавшая в нем страсть не утихла, но ярость вдруг иссякла, растворилась в теплом ветерке, обдувавшем их. Ее волосы казались огненным озером на зеленой траве, а кожа непостижимо белой. Их ад был создан не ими; этот огонь вспыхнул, едва они впервые увидели друг друга. Это было необъяснимое чувство, но каждый из них испытал его.

— Господи, что же мне с тобой делать? — прошептал он. И коснулся ее. Коснулся груди, выпуклого соска, мягкого полушария…

Джеймс едва не вскрикнул. Желание пронзило его, словно клинок кинжала. Прикосновения к Тиле доставляли ему сладостное и мучительное наслаждение. Он снова прильнул к ее губам, но уже не встретил сопротивления…

— Мерзавец! — прошептала она.

— Возможно. А ты попроси меня оставить тебя в покое. Скажи это со всем красноречием, на какое способна.

— Мерзавец!

— Я знаю, знаю, — простонал Джеймс, трепеща от ощущения ее близости, от желания.

Погрузив пальцы в волосы Типы, он приник к ее губам, вдыхая ее аромат, пробуя на вкус. Его губы, казалось, успевали повсюду — дразнили, ласкали, соблазняли. Желание переполняло его, но теперь к нему присоединились нежность, стремление пробудить в ней ответную страсть. Ее тихие стоны возбуждали Джеймса. Лаская девушку, он мечтал о большем. Ничто уже не могло остановить его. Ничто, кроме…

Вдруг она вскрикнула и вновь начала сопротивляться. Однако теперь Тила сопротивлялась чувствам, вспыхнувшим в ней, отказываясь признаваться в них даже себе самой. В этот момент он быстро вошел в нее, и одно это движение унесло его на вершину блаженства. Джеймс слишком долго мечтал о Тиле. Она преследовала его во сне и наяву. Сейчас эта девушка принадлежала ему, лежала в его объятиях. Касалась его. Обнимала. Двигалась вместе с ним. Джеймс мог взорваться в любой момент, охваченный отчаянным, неукротимым желанием. Джеймс жадно обнимал Типу и хотел бы ласкать ее вечно, но его сжигал такой безжалостный огонь, что он, не выдержав наслаждения, наполнил ее и иссяк.