Пленница - Хизер Грэм

В Сент-Августине, представ перед военным судом, Джеймс изложил все обстоятельства дела с предельной честностью. Он стремился к этому ради себя самого, ради любви к матери, в память о боготворимом им отце, ради брата, всю жизнь помогавшего ему. Ради жены и будущего ребенка. Ради дочери и в память о Наоми.

— Еще до моего рождения отец приехал сюда, чтобы жить с этим народом. Индейцы радушно приняли его, утешали чужого человека, скорбящего по умершей жене. Господа, я слышал утверждения, будто семинолы здесь такие же чужаки, как и белые, и поэтому их следует без колебаний изгонять отсюда. Это нелепое заблуждение. Когда мой отец приехал на землю криков, наш народ уже целое столетие бежал к югу, бежал от белых людей.

Одни белые приезжали сюда учиться, другие с захватническими целями. В силу своего происхождения я чувствовал весь ужас этой войны. Мною руководили не ненависть к одной из сторон, а любовь к обеим. Когда началась война, мне показалось, будто в меня вонзили кинжал. Я сразу понял, что обречен на гибель в этом конфликте двух миров, если не буду следовать велениям своей совести. Я действительно отказался воевать против индейцев, но ни разу не присоединился ни к одному отряду, чтобы сражаться с народом моего брата. Я считаю себя другом вождя Оцеолы, однако многих из тех, кого встречал в доме моего брата, тоже могу назвать своими друзьями. Кое-кто говорит, будто сегодня я намерен просить пощады. Нет, это не так. Я требую только справедливости. Я не виновен в расправе у форта Деливеренс, где оказался случайно и спас жизнь моей жене. Я признаю, что убил Майкла Уоррена, но прошу учесть обстоятельства. Десять свидетелей подтвердят, что я убил его в целях самозащиты.

Джеймс стоял в импровизированном судебном зале. Сам генерал Джесэп, печальный, усталый, похожий на старого бульдога, восседал за столом вместе с генералом Эрнандесом, капитаном Моррисоном и молодым армейским адвокатом Питом Хардингом. Забинтованного Джона Харрингтона принесли на носилках.

Генерал Джесэп распорядился, чтобы слушания были закрытыми, но о них узнали, и зал был заполнен не только военными и репортерами, но и жителями Сент-Августина. Умолкнув, Джеймс услышал скрип карандашей по бумаге: это художники старались запечатлеть происходящее.

Сначала Джеймс оделся как обычно: брюки европейского покроя, сапоги, повязка на голове и серебряный медальон, подаренный ему Оцеолой много лет назад, тот самый, что спас Типу от беды. Но Джаррет просил брата доказать, что он способен жить и в мире белых людей. Поэтому Джеймс надел сюртук, белую сорочку и собрал волосы в косичку на затылке. Ему не раз приходилось выступать с речами, и он не сомневался, что покажет себя с хорошей стороны. Джеймс также полагал, что более всего ему на руку сыграют нынешние трудности Джесэпа.

Газетчики вцепились в генерала мертвой хваткой. Многих белых, кого ранее не смущала жестокость по отношению к семинолам, крайне неприятно поразило, что Джесэп велел схватить Оцеолу, явившегося на переговоры под белым флагом. Взрыв возмущения прокатился по всей стране, страсти еще не улеглись.

— Я требую справедливости, поскольку это мое право. Но даже ради спасения жизни я не соглашусь охотиться за индейскими вождями, как гончая, и не предам тех, кто обратится ко мне за помощью. Точно так же, господа, я никогда не обману доверия и не предам белых друзей. Полагаю, многие здесь это подтвердят. Господа, моя судьба в ваших руках. Моя душа принадлежит лишь мне одному.

Когда Джеймс произнес заключительные слова, в зале воцарилась мертвая тишина, но потом поднялся невообразимый шум.

До выступления Джеймса его обвиняли в убийстве и в том, что он устроил резню. В защиту Джеймса выступили Джаррет, молодой солдат Нунан, а также те, кто уцелел после расправы Выдры с белыми. И все же он знал, что его жизнь зависит от него самого. Сейчас, когда толпа неистовствовала, Джеймс понял, что в зале у него есть друзья. И надеялся, что их много.