Амалия была молода телом, но стара душой. Став проституткой в одиннадцать лет, к двадцати двум годам она превратилась в цветущую женщину, в совершенстве постигшую искусство возбуждать и удовлетворять похоть любого старика.

При помощи нежных пальцев и горячего языка она попыталась разбудить его заснувшую плоть, прилагая к этому все свое умение. Увидев первые результаты своих усилий, она вздохнула с облегчением. Постепенно разбухавший под ее искусными ласками член хозяина говорил о том, что сегодня ей не придется выносить его жестокие побои. Она была искренне рада этому.

По мере того как его возбуждение росло, Дитер начал забывать о долгих годах пожиравшей его черной ненависти. Наконец он забыл о калеке, который жил немыслимо далеко, страшась ожидавшего удара судьбы. Сейчас Дитер чувствовал только жаркую волну, исходившую из самого средоточия его существа. Когда струя горячей спермы ударила в руки Амалии, Дитер застонал от наслаждения и облегчения одновременно. Его стон показался ей лучшей музыкой в мире.

Сегодня ночью Дитер был как никогда доволен собой. Удачно завершенный половой акт был для него несомненным доказательством его мужской силы и способности мстить по-настоящему.

Только через три с половиной недели врач согласился отпустить Ника Шено домой. Ник с нетерпением ждал дня, когда его выпишут из больницы. За эти три с половиной недели он пережил так много волнений и боли, что тревожное ожидание стало его постоянным спутником.

Когда Лаки ненадолго отлучалась от его постели, он не находил себе места, ожидая ее возвращения. Его терзал мучительный страх возможного повторения покушения на ее жизнь, пока он, обессиленный серьезным ранением, лежал на больничной койке и не мог прийти ей на помощь. Ник нанял телохранителей и строго-настрого велел им ни на секунду не выпускать Лаки из поля зрения, постоянно сообщая ему о всех ее передвижениях.

Он плохо помнил свои первые дни на больничной койке. Впрочем, это было только к лучшему. К чему помнить о том, что он перенес клиническую смерть?

Зато он помнил голос Лаки, прикосновение ее рук и ее слезы на своих щеках. Даже теперь, когда она была всего в двух шагах от его постели, Ника постоянно охватывало желание подозвать ее к себе и заключить в объятия, потому что последним зрелищем, запечатлевшимся в его мозгу перед тем, как померк весь белый свет, было нацеленное на нее дуло пистолета и ее помертвевшее от ужаса лицо.

Если бы она тогда погибла… если бы он не успел, ему незачем было бы жить дальше. В этом Ник бы, абсолютно уверен. И подобное открытие свидетельствовало только об одном — он любит ее больше жизни именно это не на шутку пугало его.

Еще одним доказательством его полного выздоровления служило вернувшееся к нему неуемное страстное желание близости с Лаки. Теперь Ник с нетерпением дожидался дня, когда он наденет на палец Лаки обручальное кольцо и овладеет наконец ее девственным телом. Кстати, совсем не обязательно, что это будет происходить именно в таком порядке…

За три с половиной недели, проведенные, у постели Ника, Лаки превратилась в собственную тень. От тревожных дней и бессонных ночей она резко похудела. Голубые джинсы болтались на бедрах и, если бы не поясной ремень, вовсе свалились бы с нее. Любимый розовый свитер казался слишком большим и мешковатым там, где раньше соблазнительно обтягивал ее тело. Зеленые глаза казались теперь еще больше из-за похудевшего лица и темных кругов под нижними веками. Распущенные волосы лежали на плечах и спине, словно траурное вдовье покрывало.

Однако Нику она казалась прекрасной, как никогда. И в день выписки из больницы он любил ее крепче, чем прежде, хотя пока ни разу не говорил ей о своей любви.

— Ты готов? — спросила Лаки, в последний раз осматривая палату и заглядывая во все шкафчики и ящички. — Нам пора домой.

— Ты со мной, значит, я готов, детка. Единственное, что мне нужно, это ты…