Смерть за зеркалом - Константин Алов, Сергей Алов, Братья Аловы (2003)

Его внесли в большой кабинет и усадили на огромный кожаный диван времен первых сталинских пятилеток. Из-под приспущенных век он разглядел полковника Сидорова, восседавшего за гигантским, достойным Гаргантюа, столом под модным в наши дни плакатом. На нем схематично представленный милиционер с лицом, словно вырубленным из полена, вопреки всем правилам хорошего тона указывал на зрителя своим гипертрофированным пальцем. Надпись под рисунком гласила: «Товарищ, помни — если ты еще на свободе, то это не твоя заслуга, а наша недоработка».

Сидоров вскочил из-за стола и что было сил заорал на Бульдозера и его подчиненных:

— Кого вы мне привезли? Пьянь какую-то! Он же лыка не вяжет. Как я его должен допрашивать?

Однако те сами были в недоумении, и не смогли связно объяснить, когда Крюкову удалось нализаться до такой степени. Поняв, что с такими помощниками каши не сваришь, полковник взял телефонную трубку и набрал номер.

— Карпушкин? Всеволод Адольфович? Полковник Сидоров беспокоит. Да, твои орлы доставили этого фрукта. Пьян в дымину. Не знаю, они его угощали или он их, но беседовать с ним сейчас невозможно. Что буду делать? Суну в общую камеру. Нет, пресс-хаты у меня нет, это же не тюрьма. Не волнуйся, к вечеру мне привезут пару отморозков, тогда и разберемся. Двое не справятся? Ну, тогда десяток. Устроит? Ладно, пока.

Полковник в раздражении бросил трубку и снова кинулся на Бульдозера и его команду.

— Ну, что вылупились? Берите его и тащите в изолятор, там сдадите дежурному!

Крюков почувствовал, что его опять куда-то несут, и на этот раз действительно отключился по-настоящему…

Проснулся Крюков уже в камере. Он лежал на шконке. Не у дверей, но и не под окном. Посередке. Народу в камере было немного, сыщик заметил даже несколько свободных мест.

Он поднялся и сел. Голова не болела, только очень хотелось пить. Постепенно в памяти всплывали картины минувшего дня. Выходило, что Расул оказался прав. Скотина Борман сдал его Карпу, а тот велел Бульдозеру доставить его к Сидорову. Хорошего было мало и становилось все меньше.

Сквозь решетку пробивался слабый свет. В камере горела лампочка.

— Это утро или вечер? — спросил Крюков у соседа, занимавшего койку прямо возле окна.

— Вечер.

Своим видом сосед напоминал матерого уголовника: щербатые зубы, наколки по всему телу. Да и чувствовал он себя здесь как дома. Капитан догадался, что в камере он главный, «угловой». Он внимательно оглядел Крюкова, особенно его замечательные черные брюки от Армани. Сейчас вряд ли кто-нибудь угадал бы в этих обносках руку элитного закройщика.

— Это ты тот мусорок, который с Китайцем в этапке парился? — спросил угловой.

— Я, — не стал скрывать очевидного сыщик. — Как узнал?

— По шкарам. Китаец прогон пустил, чтобы правильные люди за тебя мазу держали, если по новой на хату заедешь. Только дело твое табак. Наши тебя, ясный пень, не тронут. А вот твои менты точно у катают, это я тебе в цвет базарю. Сидор-пидор спецом бригаду шерстяных с крытки подтянул. Они так делают, когда ломать кого-то надо. Держи ступень. Авось отмашешься.

И угловой бросил Крюкову тускло блеснувшую металлическую пластину. Это был выдранный из ботинка, заточенный с одной стороны ступинатор. Крюков подобрал его и убрал в карман.

— Благодарю.

Он был в курсе того, что «спасибо» в тюрьме говорить не принято.

Угловой закурил.

— Менты, суки, полный беспредел творят. Не был бы ты мусором, за тебя весь острог вписался бы. А так, извини. Урки нас не поймут.

Крюков не успел ответить. Щелкнул засов на двери камеры и сыщику велели выходить. На прощанье он кивнул угловому.

— До встречи на воле!

Тот в ответ только криво ухмыльнулся.

Конвоир провел Крюкова вдоль всего коридора в другой его конец. Здесь он приказал:

— К стене, руки в стороны!