Я пишу очень быстро, торопливо, так как в любой момент кто-нибудь из коллег может подойти с поздравлениями и увидеть дневник, а мне бы этого не хотелось. Оказывается, Чус вызвал меня, чтобы ни много ни мало предложить вести двухчасовые новости — программу с наибольшей зрительской аудиторией, кроме того, на этой должности зарплата вдвое — вдвое! — больше моей нынешней, да еще и обновление гардероба за счет телеканала. В первую секунду я буквально онемела, услышав его слова, — я всегда так реагирую на подобные эмоциональные встряски, — но быстро взяла себя в руки и ответила согласием, правда, сказала, что также хочу по-прежнему оставить за собой право выезжать в командировки за границу, например на Ближний Восток, чтобы не потерять журналистских навыков. Чус ответил, что не видит в этом никакой проблемы. Я могу делать свои репортажи, и они будут оплачиваться отдельно.

Наконец-то они поняли, что я способна на куда большее, чем переписывание поступающих из агентств сообщений. А началось все с того раза, когда прошлым летом я смогла отправиться в Бейрут благодаря тому, что Мерче заболела и я вызвалась подменить ее. Я уверена, что если бы не тот репортаж, когда впервые в своей жизни делала самостоятельную работу, я так и сидела бы в студии, занимаясь кройкой и шитьем чужих текстов, если можно так сказать.

Кажется, слух о моем назначении уже распространился, и поздравить меня спешат коллеги во главе с Пилукой. И все это случилось в тот самый день, когда я иду в Королевский театр с моим принцем. На этом прерываю эту свою запись.

На последнем листочке стояла другая дата — он был написан через несколько дней, 1 июля того же года с добавлением: «три тридцать ночи».

Я не могу спать и не знаю, с чего начать рассказ. За эти несколько дней со мной столько всего произошло, что я до сих пор пребываю в некоторой прострации. В первую очередь хочу признаться, что я безоглядно влюбилась. Да, серьезно, я влюбилась, и, похоже, он отвечает взаимностью.

Но сначала расскажу о другом.

Я приехала в Королевский театр за двадцать минут до начала спектакля. Стоило капельдинеру увидеть мое приглашение, как он осыпал меня знаками уважения и проводил к ложе, будто я была королевой Испании. В дверях стоял полицейский, или может это был телохранитель, который почтительно поздоровался со мной и вежливо попросил разрешения досмотреть мою сумочку. Потом капельдинер отворил дверь в ложу и показал мое место. Центральная ложа была очень просторна, обита красной тканью. Я увидела семь удобных и элегантных кресел, поставленных в два ряда: четыре в первом и три во втором. В моем приглашении было указано крайнее место слева в первом ряду. Не могу даже передать, как сильно я тогда нервничала. Я начала разглядывать публику, сидящую в партере, и тотчас заметила, что многие поворачиваются, чтобы разглядеть того, кто находится в центральной ложе. Думаю, что, пока в зале горел свет, меня было прекрасно видно.

Потом наступил момент, когда погасли огни и уже должна была начаться опера, но никто больше в ложу не пришел. Я сидела как на иголках, думая, что перепутала время. И даже решила, что мне скорее всего следует уйти. Но как только стал раздвигаться занавес и оркестр заиграл начало увертюры, дверь отворилась, и вошел Фелипе, окруженный несколькими незнакомыми мне людьми. Я хотела было встать, но он мне не позволил, положив руку на плечо и одновременно с этим сказав «привет», потом наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Я не могу вспомнить, произнесла ли я тоже в ответ «привет», потому что… Честно говоря, я просто этого не помню. Но зато прекрасно помню, как он приблизил губы к моему уху и прошептал: «Я рад, что ты пришла».