Женщины в любви - Дэвид Лоуренс (2007)

Вот в темноте вновь замерцали огни – это был Гент! На платформе замелькали призрачные фигуры – удар колокола – и опять движение по темной равнине. Урсула увидела мужчину с фонарем, выходящего с фермы, расположенной у самых путей, и идущего к темным строениям. Ей вспомнилось Болото, ее прежняя замкнутая жизнь на ферме в Коссетее. Боже мой, как же далеко она удалилась от своего детства, но сколько же ей еще предстоит пройти! В течение одной жизни человек проживает многие эпохи. Сколько же воспоминаний о детстве, проведенном в тихой селькой местности, в Коссетее и на Болотной ферме, хранилось в пучине ее памяти! Она помнила Тилли, служанку, которая угощала ее хлебом с маслом, посыпанным коричневым сахаром, старую гостиную, где на циферблате дедушкиных часов над цифрами были нарисованы две розовые розы в корзинке. Теперь же она устремляется навстречу неведомому вместе с Биркиным, она была совершенно другим, незнакомым человеком – и эта пропасть между прошлым и настоящим так велика, что казалось, она не помнила, кто она такая, что девочка, играющая во дворе церковном дворе Коссетея, была только неким историческим персонажем, а не ей, Урсулой.

Они прибыли в Брюссель – у них было полчаса на завтрак. Они сошли с поезда. Огромные вокзальные часы говорили, что было шесть утра. В просторной безлюдной комнате отдыха, такой пугающей, всегда пугающей своей пустотой, обширностью пространства, Урсула и Биркин пили кофе и ели рогалики с медом. Но вот радость – ей удалось умыться горячей водой и причесаться!

Скоро они вновь сели на поезд и продолжили свой путь. Наступал серый рассвет. В купе было несколько людей – тучных, цветущих бельгийских дельцов с длинными коричневыми бородами, которые непрестанно говорили на исковерканном французском, но она слишком устала, чтобы следить за ходом разговора.

Поезд постепенно выходил из мрака навстречу слабому свету, и каждый перестук колес нес его навстречу дню. О, как утомительно было это путешествие! Слабо вырисовывались призрачные очертания деревьев. Затем показался белый домик, который был виден уже довольно отчетливо. Как это возможно? А потом она увидела деревню – они долго проезжали мимо каких-то домов.

Она все еще путешествовала по старому миру – миру пугающему, все еще несущему на себе бремя зимы. Вон там пашня и пастбище, скелеты голых деревьев, оголенные кости кустов и пустынные приусадебные дворы, лишенные рабочей суеты. На их пути не было ничего нового.

Она взглянула Биркину в лицо. Оно было бледным, неподвижным и вечным, слишком вечным. Она, не вынимая рук из-под своего одеяла, умоляюще просунула свои пальцы между его пальцами. Его пальцы ответили на ее прикосновения, его взгляд встретился с ее взглядом. Какими же мрачными были его глаза – точно ночь, точно запредельный мир! О, если бы только он был ее миром, если бы только весь мир заключался для нее в нем! Если бы только он выпустил бы на волю тот мир, который только он и она могли назвать своим!

Бельгийцы вышли, поезд понесся дальше – через Люксембург, через Эльзас и Лотарингию, через Метц. Но она точно ослепла, она больше ничего не видела. Ее душа предпочитала ни на что не реагировать.

Наконец они прибыли в Базель, в гостиницу. Все окружающее она воспринимала в каком-то трансе, от которого ей не суждено было очнуться. Утром, прежде чем поезд понес их дальше, они вышли прогуляться. Она видела улицу, реку, постояла на мосту. Но все это ничего для нее не значило. Она помнила какие-то магазины – в одном было полным-полно картин, в другом продавались оранжевый бархат и горностаевый мех. Но какое это имело значение? Никакого.

Она почувствовала себе раскованно только тогда, когда они вновь очутились в поезде. Только здесь ей стало легче. Пока они двигались вперед, она была довольна. Они прибыли в Цюрих, а затем совсем скоро поезд побежал у изножья заснеженных гор. Наконец-то она была почти у цели. Здесь был совсем другой мир.