В память о тебе - Дафна Калотай (2011)

— Тадеус Веллер согласился, ты знаешь, он хороший парень, но недавно я узнал, что он умер.

— Сожалею.

Для Григория это было новостью.

— Трагично, правда? Ему не исполнилось еще и шестидесяти. Тадеусу не суждено было написать великий роман, замысел которого он вынашивал все эти годы. Многие пренебрежительно называли Тадеуса «пивным брюхом», но, узнав о его смерти, я задумался: «Кто еще из моих знакомых по-настоящему понимает меня и при этом не является моим конкурентом?» У нас, поэтов, непростые отношения друг с другом. Без зависти не обходится. Хотя ты и не поэт, но как переводчик глубоко и эмоционально воспринимаешь поэзию. Твои переводы дорогого стоят. К тому же мы обладаем похожей чувствительностью.

— Я польщен, — сказал Григорий. — Приятный сюрприз.

Обычно литературными душеприказчиками писателя становятся его дети или жена, но у Золтана никого не было. (Брак Григория и Кристины тоже оказался бездетным. Беременность жены никогда не продолжалась дольше двух месяцев.)

— Это большая честь для меня, но только объясни, что ты имел в виду, говоря «мы оба обладаем похожей чувствительностью».

Опершись локтями на стол, Золтан наклонился к нему.

— Ты похоронил прошлое глубоко внутри себя, так что большинство людей не видят его. Я был старше, когда бежал из своей страны, но груз родной культуры и истории всегда с нами. Или я не прав?

Григорий задумался о том, как эта страна, предоставляющая шанс каждому, пожелавшему начать все с нуля, в то же время каким-то загадочным образом лишает новоприбывших их значимости. Это случилось не только с Золтаном, но и с родителями Григория. В Норвегии и Франции такого не происходило. Америка умалила их самостоятельность и притупила остроту интеллекта. В стране, где превыше всего ценится храбрость, умственным способностям уготовано подчиненное положение.

Взглянув Золтану в глаза, Григорий почувствовал сильное, почти физическое желание рассказать обо всем, но лишь пробормотал:

— Сходная чувствительность… Понимаю…

— Нет необходимости соглашаться прямо сейчас, — поспешно сказал Золтан. — Не будем торопиться. Мое творческое наследие не очень обширно: сборники стихов, эссе и непереведенные работы. Я понимаю, что тебе понадобится помощь. Мои дневники написаны на английском, но я не уверен, что ты захочешь их читать. — Он указал на толстую общую тетрадь в выцветшей обложке. — Тринадцать томов. За последние годы моя память не стала лучше, но кое-что я все же припомнил.

— Есть что-нибудь грязное?

— Конечно, есть: государственные тайны, разбитые сердца… — улыбнулся Золтан. — Я с нетерпением жду твоего ответа, Григорий. Ты как никто подходишь на эту роль. Я восхищаюсь твоей работой. Тебе удалось оживить слова давно умершего поэта, причем оживить их на другом языке.

В голове Григория зазвучала строка из стихотворения Виктора Ельсина: «Иглой исколотая бархатистость ночи…»

— Я переводил для себя.

— Конечно! Лучшие переводы всегда делаются для собственного удовольствия.

«Лоскутной тенью на ковре игольном… — проносились в мозгу Григория обрывки фраз. — И солнечных охристых пятен танец».

— Если бы я не писал для себя, я бы не беспокоился, — продолжал Золтан.

Хотя первые два сборника его стихов были переведены на несколько языков, следующие находили читателя только среди земляков Золтана. Григорий предполагал, что в глубине души его друга задевает то, что самые зрелые и совершенные из его произведений так и остались написанными на красивом, но невероятно сложном языке, на языке, который многие иностранцы считают сродни лингвистической шутке.

— А чем еще можно объяснить то время, которое мы тратим на переводы? — согласился с ним Григорий.