Елена - Александр Дюма-сын (1995)

Если было уже поздно для того, чтобы войти к даме, точно так же поздно было у нее оставаться.

Г-жа де*** поняла намерение Густава и слегка покраснела.

— Я вас не смею удерживать, — сказала она, обратясь к Эдмону, — потрудитесь передать мой поклон вашей супруге; надеюсь, что она больна не опасно.

— Это еще что такое? — нетерпеливо спросил Эдмон, когда друзья были уже на улице.

— Ты нехорошо поступаешь по отношению к Елене, — отвечал Домон твердым голосом.

— И ты взял на себя обязанность делать мне замечания?

— Да.

— Напрасно, ты мне ничего нового не скажешь.

— Ты выслушаешь и то, что я тебе скажу.

— Ты мне друг, это правда. Я слушаю.

— Ты обманываешь Елену.

— Это опять-таки мое дело; мое, а не чье другое.

— Это тоже и мое дело, потому что три года назад я просил Елену согласиться быть твоею женою; ты тогда любил ее; ты ко мне бросился на шею, когда я объявил тебе о ее решении — выйти за тебя замуж.

— Три года тому назад…

— Да, три года.

— А в три года, друг мой, много воды утекло. Тогда я харкал кровью и полагал, что проживу только два года; теперь я так же здоров, как ты, и жизнь представляется мне в ином свете. Я и теперь люблю Елену, но люблю как жену, с которой день за днем проведено три года. Не всегда же валяться у ног жены, как в первые дни брака. Первые страсти сменяются тихою привязанностью, дружбою, и повторяю еще раз: рассчитывая, что проживешь только два года, можно много наделать вещей, которые самому потом кажутся смешными.

Мне двадцать шесть лет, я женат; так ведь двадцать шесть, Густав, а не шестьдесят, чтобы, кроме жены, не смотреть ни на одну женщину!

— И ты готов принести ее в жертву пустому капризу?

— Такова жизнь, Густав; не будь окружена Елена людьми, которые смущают ее, она бы не считала себя жертвою.

— Это ты про меня говоришь, Эдмон?

Де Пере не отвечал ни слова.

— Так у тебя ничего не осталось в сердце? — продолжал Густав. — Ты забываешь любовь и дружбу! Это нехорошо! Это неблагодарно!

— Ты разве вспоминаешь о Нишетте, а ведь любил ее? Нет, не вспоминаешь.

— Да ведь ты обязан Дево жизнью: из признательности к нему, если не из любви к Елене, ты должен помнить о счастье его дочери. Ты не отвечаешь?

— Что ж тебе отвечать?

— Как что? Отчего неблагодарен?

— Густав, я об этом думал и почти пришел к тому заключению, что мне не за что благодарить Дево.

— Он тебе жизнь спас…

— Я тебе говорю, иногда бывают минуты, мне кажется, лучше бы умер я два года тому назад; только мать не хотелось бы огорчить, а лучше! Умер бы я, сожалея о жизни, с верою в чистую любовь, с убеждением, что есть на земле счастье… А теперь — сознаться тебе, Густав? — кажется мне, что я вовсе не создан к семейной жизни; чувствую, что и Елена несчастна; да что ж делать? Я переродиться не могу. Может быть, я и любил-то ее только потому, что мне и двух лет жить не оставалось… Я недавно прочел письмо, что писал к ней, узнав о ее согласии: смешно показалось, совсем смешно!

В два года я растратил весь определенный человеку капитал счастья; теперь, когда мне еще, может быть, долго предстоит жить, — я в положении разорившегося мота, которому грозят кредиторы. Часто мне бывает до того тяжело, до того скучно, что я готов идти Бог знает куда, только чтоб не сидеть дома.

Елена меня любит, — я знаю — она еще хороша, преданна, ей я обязан жизнью, умри я — завтра же умрет и она… я ее уважаю как святую женщину, благословляю как мать, но… Что ж делать, Густав, — говорю правду: я ее не люблю и не любил, кажется, никогда.

— Бедная Елена! — сказал Густав.

— Я и сам ее жалею.

— Но счастлив ли, по крайней мере, ты?

— Ты мне поверишь, Густав?

— Ну?

— Сколько бы лет ни предстояло мне впереди, я их все отдам за пять таких месяцев, какие я провел первое время после женитьбы.