Анатомия любви - Скотт Спенсер (2014)

Последние четыре года моей жизни остались где-то за спиной, и было еще слишком рано для воспоминаний и сожалений. Я совершал побег из одной жизни в другую, и хотя не знал наверняка, во что это выльется в итоге, я все равно всем сердцем отдавался бегству: легкомысленно, самонадеянно и с абсолютной уверенностью. В оставленной позади жизни я тосковал только по Энн, но даже это сожаление было освещено надеждой. Я подумал, что не потребуется какого-то особого вмешательства судьбы, чтобы в один прекрасный день Энн стала частью того мира, который нам с Джейд суждено создать.

И вот я ехал на север, в Стоутон, штат Вермонт, чтобы жить вместе с Джейд, чтобы подружиться с ее друзьями, подчинить свои порывы ее жизненному ритму, постараться – потому что таково было ее желание – найти для себя место в их коммуне, причину, помимо моей любви к Джейд, чтобы остаться.

Дом, в котором она жила, был очень похож на дом на Дорчестер-авеню в Чикаго, викторианское чудовище, только еще более внушительное, распухшее до гигантских размеров. На одном лишь крыльце запросто можно было проводить концерты. Шар из красного дерева, украшавший перила лестницы на второй этаж, был размером с детскую голову. По меньшей мере лет десять в этом доме существовала студенческая коммуна. Это был дом с репутацией, обросший легендами, даже получивший имя: «Гертруда». Можно было сказать: «На следующий год, наверное, сниму угол в „Гертруде“», и тебя бы прекрасно поняли. Дом был перегружен мебелью. Было не принято вывозить свои пожитки, если их успевали приспособить для общей пользы. В гостиной было негде ступить от диванов, оттоманок, кресел-качалок из Новой Англии и растений в горшках. Кухня ломилась от разных приспособлений, оставленных изредка встречавшимися жильцами-гурманами, которые подпадали под очарование дома и освобождались от него. Здесь была уйма электрических зубных щеток и, как я обнаружил позже, даже коммунальный запас вибраторов, оставленных женщинами, предположительно ведущими теперь более счастливую сексуальную жизнь. Одна из легенд о «Гертруде» утверждала, что по утрам в воскресенье дом гудит как огромный улей из-за полудюжины жужжащих хором вибраторов.

У Джейд была одна из самых скверных комнат в доме: крошечная, хотя идеально квадратная, с бледно-сиреневыми стенами, маленькой, слишком мягкой кроватью и унылым видом на улицу из единственного окна. Главным достоинством комнаты, по-видимому, считалась ее близость к ванной на втором этаже. Сама Джейд говорила: «Что ж, по крайней мере, она рядом с ванной», и когда одна из ее соседок, Колин Маккей, завела со мной разговор на эту тему, то заметила: «Ну, по крайней мере, комната Джейд рядом с санузлом». Это небольшое утешение, вероятно, повторяли с тех пор, как в комнату вселился первый студент. Наверное, когда в доме еще проживало большое, процветающее семейство, среднего сына, вынужденного жить в этой комнате, утешали все тем же шатким доводом. Конечно, меня не волновало, в какой комнате мы живем. Я бы с радостью согласился спать в ванне или на улице, да хоть и вовсе не потолке, если на то пошло. Но мне дали понять, что Джейд получила такую комнату, потому что все равно редко бывала дома, и когда наше совместное проживание было отмечено – и вознаграждено! – переездом в спальню в мансарде, просторную и уютную, я ощутил такую радость и признательность, что мне буквально пришлось закусить губу, чтобы не расплакаться. Как же они добры, думал я, что подготовили для нас новое жилище. Из комнаты наверху съехала Колин Маккей. «Сейчас меня не благодари, – сказала она. – Дождись зимы, когда вы там как следует отморозите задницы. Вот тогда меня и поблагодаришь». Этими словами она намеревалась умалить душевность своего поступка, однако у меня едва не подкосились ноги. Дождись зимы? К нам уже относились так, будто у нас действительно имелось будущее.