Анатомия любви - Скотт Спенсер (2014)

– Ну и местечко, – заметила Барбара. – От него прямо мороз по коже. Эти сестры, которые скользят повсюду в длинных черных рясах, и эти священники с детскими лицами и с пурпурными лентами на шее, которые расхаживают по коридорам, выспрашивая, кто нуждается в соборовании. – Она улыбнулась. У нее не хватало одного зуба рядом с передними. Она увидела, что я заметил это, и пояснила: – Упала.

Мы проговорили несколько минут с недоуменной настороженностью незнакомцев, которые могут сильно обидеть друг друга. Барбара сказала, что отец много рассказывал ей обо мне, но, разумеется, люди всегда так говорят в подобных ситуациях, однако Барбара, кажется, на миг покраснела, так что, вероятно, он и впрямь рассказывал. Каким-то образом я оказался вовлечен в беседу о моих занятиях в колледже, о моей работе в профсоюзе, о предложении Гарольда Штерна завязать с пикетированием и поработать на полставки в качестве научного сотрудника в образовательном отделе профсоюза. Меня поздравляли, подбадривали, и если Барбаре подробности моей жизни были хотя бы вполовину так же скучны, как и мне, она рисковала впасть в кому.

Барбара бросила на Артура озорной взгляд, словно неисправимая, всегда говорящая правду девочка из викторианского романа. Однако в воздухе не возникло никакого внезапного напряжения, не возникло облегчения. Артур, совершенно спокойный, сидел на своем месте. Он знал, что она скажет это. Вероятно, все было запланировано.

– Ладно. Артур рассказал тебе о… нас?

– Рассказал, – ответил я и кашлянул.

Барбара кивнула, глядя на меня:

– И?.. Что ты думаешь?

– Вы не нуждаетесь в моем разрешении. – Я ощутил, как отец деликатно тронул меня за локоть.

– Но нам хотелось бы знать, какие чувства ты испытываешь по этому поводу. – Барбара сложила руки на проступающих под одеялом коленях. Пальцы у нее были без колец и очень черные; пластмассовый идентификационный браслет был слишком велик для ее запястья.

– Я испытываю самые разные чувства, – ответил я. – Чувствую страх за мать. – Я помолчал. Артур поерзал на своем стуле. Барбара одобрительно кивнула. – И кажется, боюсь и за отца тоже.

– Почему? – спросила Барбара. – Из-за… – взмахнула она рукой, обозначая больницу и свое место в ней.

– Я не знаю почему. Потому что он меняется. Потому что сейчас он другой и будет меняться еще и еще. Это звучит несколько бессмысленно. Я просто так чувствую.

– Я не буду меняться, – возразил отец.

– Будешь. Ты сам хочешь. И ты должен. Ты больше уже не будешь несчастным. Ты изменишься. Проявится твое самое лучшее и смелое «я». Возможно, я не имею права говорить так, но ты знаешь, что я-то точно знаю, каково это.

Я ощущал себя более чем напыщенным и нелепым, однако ни одно слово из моей дрожащей речи не далось легко или быстро. Я в полной мере сознавал, насколько неуместно сыну анализировать романтическое увлечение отца, и чувствовал, как каждое сказанное слово выпускает когти и дерет мне горло, пока я произношу его.

– Я рада, что ты воспринимаешь все именно так, – отозвалась Барбара. – Я была уверена, что так будет, потому что именно это и предсказывал мне твой отец. Знаешь, дожидаясь, что ты придешь меня навестить, я так разнервничалась. У меня у самой двое детей, и я знаю, что, когда дело касается родителей, дети – самые твердолобые республиканцы на свете. Разве я не права?

– Совершеннейшая правда, – согласился Артур.