Анатомия любви - Скотт Спенсер (2014)

– Она не носит пояса для чулок, – сказал Стью, не разжимая рта, когда стюардесса прошла. – А вон та маленькая сучка с кислородной маской – без лифчика. Я за этот год летал раз пятьдесят, но первый раз вижу, чтобы стюардессы были без чулок и лифчиков. Должно быть, трахаются с пилотами прямо в кабине и не успевают одеться.

– В наши дни женщины уже не носят чулок и лифчиков, – возразил я.

– Смотри. Вон та малютка возвращается. Только посмотри на эту задницу. Вот моя фаворитка.

Мы оторвались от земли. Лайнер гудел, иллюминаторы дрожали, мир внизу казался игрушечным.

– Ну, с какой целью в Нью-Йорк? – поинтересовался Стью после взлета.

– В гости.

– Я думал, ты там учишься. Ты же в Колумбийский поступал?

– Нет. В Беркли. – Я поглядел на него. Он на самом деле не знает или же просто приглашает меня исповедаться? – Только меня не приняли.

– Правда?

– Правда. А как ты? Ты вроде поступал в Бейтс-колледж?

– А где это? – спросил Стью.

– Ну, я думал, ты туда поступал.

– Нет. Я в Даунстейте.

Так жители Чикаго именовали Иллинойский университет в Урбане. Урбана находилась всего в получасе езды от моей альма-матер в Вайоне – кое-кто из персонала Роквилла даже учился там. Как-то раз, во время нашей очередной экскурсии по окрестностям, родители повезли меня в Урбану слушать Оскара Питерсона[14], который выступал в аудитории, представлявшей собой нечто среднее между спортзалом и космической станцией. Разумеется, мы оказались в окружении студентов моего возраста. В те времена народ там был мирный. В Урбане было больше пушистых свитеров и штанов в клетку, чем в большинстве университетских городков в конце шестидесятых. Я изо всех сил старался наслаждаться музыкой, однако ощущение собственной изолированности в итоге переросло в чувство истинной ненависти. Глядя на меня, Роуз хмурилась и качала головой, и я понял, что сижу, набычившись так, что болит лицо. Мы ушли во время антракта, поднялись по наклонному проходу, словно потерпевшая поражение фракция, покидающая съезд. Поездка обратно в Роквилл обернулась кошмаром, родители чувствовали себя виноватыми, потому что я пережил унижение, оказавшись среди двух тысяч вольных студентов колледжа. Артур выкрикивал извинения, подразумевавшие, что он с самого начала знал, насколько это плохая идея, а Роуз кипела от возмущения. Она обвиняла меня в том, что я испортил поездку, хотя мог бы этого не делать, обвиняла Артура в лицемерном уклонении от ответственности, обвиняла нас обоих в том, что мы пользуемся любой возможностью, чтобы строить заговоры против нее. «Я вечно сбоку припека. Вы оба хотите, чтобы я чувствовала себя куском грязи». Сидя рядом со Стью в самолете, нос которого все еще был задран, я услышал голос Роуз так отчетливо, что невольно содрогнулся. Было лето, ее школа закрыта на каникулы. Я знал, что она сейчас чудовищно одинока.

– А почему ты так много летаешь? – спросил я, перебросив вопрос Стью, словно набивной мяч.

– Подрабатываю на каникулах. У одного мужика, доктора Шеффера. Не слышал о таком? Это лучший в Чикаго дантист.

– Нет, не слышал.

– Ну, он довольно популярен. Был на «Шоу Капа», о нем что-то там писали в газетах. Он просто творит чудеса. – Стью вытащил из-под своего сиденья большой чемодан-дипломат. – Он заказывает коронки и имплантаты в одном шикарном месте в Нью-Йорке. В самой лучшей в мире мастерской над художественной галереей. – Стью со щелчком открыл чемодан и показал примерно с дюжину гипсовых слепков челюстей, принадлежавших пациентам доктора Шеффера. – Я привожу слепки, а они делают все остальное. Когда я приезжаю, мне отдают коронки, сделанные на той неделе. Каждая лежит в маленькой коробочке на пурпурном бархате, прямо как бриллиант.