Ключи счастья. Том 2 - Анастасия Вербицкая (1993)

Соня видит, как Ниночка смело просится к нему на руки и теребит, смеясь, его седую бороду. Она видит слабую тень улыбки на бледном лице маньяка. И тоже старается любезно улыбаться.

Говорят обо всем, что видела и чего не видела Соня в Париже. Потом о Москве, потом о Лысогорах.

— А что поделывает дядюшка? — спрашивает Штейнбах. — Кем он увлекается?

Соня краснеет.

— Как? Вы разве не знаете? Он обожает Лику. Они живут открыто, как муж и жена.

— В одном доме?

— Н-нет. Лика все там же, в больнице. Но они видятся каждый вечер. И… Лика ждет ребенка…

— Так неужели же она серьезно влюбилась? — вполголоса спрашивает Маня, как бы думал вслух.

— А почему бы нет? — со странной горячностью подхватывает Штейнбах. — Он красив и… далеко еще не стар.

— Ах, я не об этом, — задумчиво возражает Маня.

За десертом она вдруг спокойно спрашивает, обрывая виноград:

— Соня, а почему ты ничего не скажешь о Нелидове?

Все словно притаилось и замерло в комнате. Чувствуется, что все растерялись. Кинув быстрый взгляд на Маню, Штейнбах опускает ресницы и старательно чистит грушу. Соня глядит на подругу круглыми глазами. Спокойна, кажется. Только что-то напряженное в ее застывших бровях.

Маня ест виноград и улыбается.

— Господа! Что у вас за лица? Можно подумать, я спросила что-то неприличное. Разве о Нелидове не принято говорить в обществе?

— Да нет… я разве… Ты не спрашивала раньше… потому… Ну что тебе сказать?

— Он счастлив?

— Н-не думаю. Впрочем, кто его знает? Он женился.

— Ну конечно, счастлив, — сама себе спокойно отвечает Маня. — Катя Лизогуб как раз то, что ему нужно. А что он делает? Марк, почему ты мне не предложишь грушу?

— Сейчас очищу. И вам, фрау Кеслер? Или банан, может быть?

— Его выбрали в предводители дворянства осенью. И он очень польщен. Это я знаю от Климова. Потом он строит дом, помнишь, вместо того, что сгорел?

— Как это давно было! — мечтательно говорит Маня, глядя перед собой далекими глазами.

Фрау Кеслер давно спит. И Соня уже засыпает. Они вернулись из Гранд-Опера, и Штейнбах уехал к себе час назад.

Маня сидит на постели в одной рубашке, неподвижная, как изваяние, и белая-белая при нежном свете ночника.

— Соня… прости… я знаю, что ты устала, но ведь ты уедешь завтра…

— Что такое? Что такое?

— Пустяки… я… мне… надо спросить у тебя… Ты не сердишься?

— Что ты, Манечка? Бог с тобой! Успею выспаться в дороге… Я сама рада поговорить. — Соня сладко зевает.

— Ты… видала Нелидова, Соня? — как шелест, звучит робкий вопрос.

Дрема мгновенно рассеивается. Соня подымается на локте. Как выразительна фигура Мани! Плечи сгорблены, руки лежат на коленях, покорные. И волосы упали на плечи. И не глядит даже… Вот два пробило. Значит, она не спала совсем? И все думала о нем.

— Помнишь, я писала тебе, когда родилась Ниночка…

— Н-ну?

— Я писала, что нет у меня к нему ненависти… что я… благодарна ему за все.

С захолонувшим сердцем Соня садится на постели.

— Ты ему ничего тогда не говорила?

Теперь она подняла голову. О, жалкое личико! Глаза раненой лани. В них уже не сверкает гордость. Где ее ироническая усмешка? Весь вечер она была так весела. Так задорно смеялась. Казалось такой неуязвимой. Соне страшно чего-то.

— Нет, Маня, ничего я ему не сказала. Ведь он… уже женился тогда… И потому я его так долго ненавидела. Только когда Марк написал мне, что ты забыла его и что ты будешь на сцене, я согласилась встретиться с ним. Это было год назад, на Пасху. Он был у нас с женой, с визитом. Но я с ним почти не говорила, только с Катей. Дядюшка и папа часто бывают у них, — Соня смолкает и ждет. — Ну… что тебе еще нужно узнать? Спрашивай?

— Катя счастлива?