Ключи счастья. Том 2 - Анастасия Вербицкая (1993)

— Нет-нет…

— Вчера ты читала до трех. А теперь опять засидишься?

— Милая бабушка, я так счастлива! Не нарушайте моего настроения. Идите, читайте. Конфеты у вас есть? Нет? Мне не надо… Я о вас… Кушайте, вы так любите конфеты.

Она возвращается задумчивая, затихшая. И опять садится у огня, но не в кресло, а на низкую табуретку. Облокотившись на колени, она глядит в огонь и тихонько кашляет.

Наконец, одни. У весело шумящего самовара стало уютно.

Штейнбах видит, что Лия не двигается, глядя в огонь. Он наливает ей чай, кладет сахару, подливает вина.

— Выпейте. Согрейтесь! Ваш кашель мне не нравится.

Она поднимает сияющие глаза:

— Как вы добры! А я забыла вас угостить… Я ничего не умею сама. Бабушка говорит, что я не от мира сего. Она сама такая же. Она совсем дитя.

Она пьет медленно, среди странного молчания, которое не тяготит ее. Очевидно она полна собой.

Он видит раскрытую книгу стихов, смотрит обложку. «Безмолвие». Стихи Гаральда. Душа разом холодеет.

— Вам нравятся эти стихи? Она точно просыпается.

— Стихи? Я очень люблю стихи, вообще. Ах, эти? О, они так прекрасны! Я многие знаю наизусть.

— Разве он так талантлив?

— Его стихи похожи на горы. Вы видели Альпы? Я провела в Давосе целый год. Потом объехала Швейцарию. Когда я читаю Гаральда, всегда вспоминаю горы. Его стихи такие же далекие от земли, такие же чистые и холодные. Это вечные снега. И заметьте, как образно назвал он их: «Безмолвие»?.. Это мой любимый поэт.

«И здесь он?» — с горечью думает Штейнбах. Лия идет за колонны и снимает со стены карточку.

— Вы никогда его не видели? Вот его портрет.

Штейнбах долго смотрит на этот склоненный над книгой энергичный профиль, на эти гордые сухие губы. Быть может, в эту минуту эти губы…

Он быстро, неловко кладет портрет на стол, как будто обжег пальцы.

— Этот человек не знает слабостей, — задумчиво говорит Лия. — Нет дисгармонии между его стихами и его лицом.

Опять, опять встает тоска… Куда уйти от нее? Как забыться?

— Сыграйте мне что-нибудь, — резко срывается у Штейнбаха.

Она удивленно поднимает голову. Скорбь в его лице, эта ломаная линия бровей пронзают ее душу. Она молча берет скрипку.

— Не глядите на меня! Сядьте у огня… вон там… И думайте о той, кем полно ваше сердце…

«Эта девочка читает в моей душе», — тревожно думает он.

Сидя в кресле и положив подбородок на скрещенные руки, он смотрит на синие струйки, бегущие по поленьям.

Нежные, дрожащие звуки зароились в комнате. Словно лучи месяца крадутся в мраке леса. Ощупью ищут дорогу к его сердцу, во тьме его скорбной души. И где упадут эти лучи, там загораются алмазы. Все стремительнее и настойчивее набегают эти лунные волны. Еще… еще… И вот мрак редеет. Волшебный свет затопил заколдованный лес. И проснулись спавшие боги.

Звуки смолкли. Лучи растаяли. В придвинувшемся мраке потонули опять сияющие очи.

— Что вы играли? — глухо спрашивает Штейнбах, не оборачиваясь, чтобы Лия не видела его лица.

— Потом скажу. Потом. Это было о вас… и для вас. Теперь слушайте обо мне…

Смычок рванул струны, и они заныли сладко и больно. Два-три аккорда, полных трепета, полных дыхания, как живые вздохи. И до жуткости похожие на голос людской льются страстные, напряженные, горячие звуки. Какая сила тона! И это играет женщина? Почти девочка? Нет. Душа ее созрела, и тайны этой души открылись внезапно и бессознательно для нее самой в этой страстной игре, полной восточной неги. Вот она, смуглая девочка, босоногая и трепетная Суламифь, с очами, как звезды… Она ищет возлюбленного на всех дорогах с наивной верой и страстным упорством. Он явился внезапно и исчез как сон. И унес ее покой. Неумирающая легенда девичьей мечты воплотилась еще раз на земле, под иными небесами, через много веков. Неужели для него, усталого? Для него, пресыщенного?