Мария - Хорхе Исаакс (1980)

Мы приехали на пастбище. Посреди корраля, сквозь пыль, поднятую бычьим стадом, я разглядел в тени большого вяза дона Игнасио. Увидев меня, он подъехал поздороваться. Под ним была светло-рыжая хилая кляча; залоснившееся, все в трещинах английское седло, видно, немало послужило своему хозяину. Невзрачная особа богатого скотопромышленника была облачена не слишком пышно: потертые кожаные штаны в заплатах; серебряные шпоры с позвякивающими колесиками; грубая, мятая куртка и белое парусиновое пончо; голова была увенчана огромной соломенной шляпой, из тех, что тянут всадника назад, когда он пускает коня галопом; под ее сенью внушительный нос и голубые глазки дона Игнасио напоминали длинный, клюв и бусинки вместо глаз у чучела тукана.

Я сказал дону Игнасио все, что поручил мне передать отец насчет совместного откорма стада.

– Отлично, – отвечал он. – Как видите, молодняк – лучше некуда, уже настоящие быки. Не хотите ли заехать, поразвлечься немного?

Эмигдио тем временем следил глазами за работой пастухов в коррале.

– Эй, Рябой! – крикнул он. – Осторожней, не отпускай веревку!.. За хвост!! За хвост!!

Извинившись, я поблагодарил дона Игнасио за приглашение. Он не обиделся:

– Ничего, ничего, столичные жители боятся солнца и свирепых быков. Вот так и пропадают парни в тамошних школах. Этот красавчик, сын дона Чомо, не даст соврать: встретил я его в семь утра – весь обмотан платком, только один глаз выглядывает. И с зонтиком!.. Вы-то, по крайней мере, не пользуетесь этой дрянью.

В это время раздался крик пастуха; зажав в кулаке рукоять раскаленного клейма, он прикладывал его к лопатке связанного и поваленного на землю бычка и кричал: «Следующий… следующий…» После каждого такого крика слышался рев животного, а дон Игнасио делал еще одну зарубку перочинным ножом на веточке вяза, заменявшей ему хлыст.

Зная, что освобожденные после клеймения быки способны на какую-нибудь опасную выходку, дон Игнасио распрощался со мной и отправился в соседний корраль на помощь к пастухам.

На реке Эмигдио выбрал самое подходящее место, чтобы насладиться всей прелестью летнего купания в водах Амайме в жаркий полуденный час. Цветущие гуабо, над которыми кружили бесчисленные колибри, приютили нас в густой тени, и мы расстелили пончо на мягкой опавшей листве. В глубине прозрачной заводи, где были видны даже самые крохотные камешки, весело резвились серебристые сардины. Стоя на выступающих из воды камнях, голубые и белые цапли охотились за рыбой или чистили клювом перья. На противоположном берегу лежали, жуя жвачку, породистые коровы. В густой листве деревьев болтали вполголоса гуакамайи, а повыше, растянувшись на ветвях, лениво дремала стайка обезьян. Со всех сторон раздавалось однообразное пение цикад. То и дело из тростниковых зарослей выглядывала любопытная белка и тут же поспешно пряталась. Из глубины сельвы по временам доносилось печальное квохтанье куропаток.

– Повесь-ка свои кожаные штаны подальше, – сказал я Эмигдио, – а не то разболится у нас голова после купания.

Он расхохотался, увидев, как я забросил их на ветку дальнего дерева.

– А ты хочешь, чтобы все пахло розами? От мужчины должно пахнуть козлом.

– Вот именно. То-то твои штаны из козьей кожи сохранили весь ее аромат.

Во время купания, то ли потому, что тишина лесов и красота реки располагали к откровенности, то ли потому, что сам я подал к тому повод, друг мой признался, что хотя некоторое время хранил, как святыню, воспоминание о Микаэлине, теперь он безумно влюблен в одну очень красивую мулатку, но всячески скрывает эту слабость от дона Игнасио – тот сразу на дыбы встанет: ведь девушка из простых, не сеньора. В конце концов Эмигдио высказался начистоту: