Разбитый - Истон Эли

В этот момент я выходил из ванной в одном из этих дурацких больничных халатов и катил рядом капельницу, полную чего-то, что должно было не дать мне умереть от отходов моего кишечника. Подходящий момент. Удар отца по моей спине эхом отдался по моему телу, и мой шов запульсировал. Я сжал зубы, натягивая улыбку.

Папа вёл себя странно. Он был слишком радостным, наигранным и радушным, будто всё было отлично. Будто он понятия не имел, через что я прохожу, что я чуть не умер. Врач должен был сказать моим родителям, как близка была эта возможность. Чёрт, они стояли в палате, когда врач сказал, что мне повезло выжить.

Но сейчас было не время поднимать эту тему, когда мой отец был со мной на одной стороне, касательно похорон Джейка.

В четверг утром моя мама помогла мне надеть белую рубашку, тёмно-синий пиджак и галстук, которые привезла в больницу. Из-за швов я пока не мог надеть обычные штаны. Мне только сегодня утром сняли дренажную трубку, и всё очень болело. Так что я надел чёрные спортивные штаны на резинке, которые были самыми нормальными, какие смогла найти моя мама. И туфли. Да уж, я был ходячей раной.

Мы проехали по городу, и родители высадили меня перед входной дверью епископальной церкви Святого Павла. Они собирались припарковаться и тоже сходить на службу, но я настоял, что должен пойти один. Я знал, что там будут люди из школы, и мне нужно было провести с ними время без нависающих рядом родителей.

Я смотрел по телефону новости о стрельбе. Это была огромная история — её освещали CNN, MSNBC и даже ВВС. Мне приходилось смотреть, когда мама спускалась в кафетерий или уходила на ночь. Она не хотела, чтобы я «расстраивался».

На видео другие ученики Уолл скорбели вместе. Снаружи школы устроили бдение со свечами, дети обнимались и плакали. Я будто что-то упускал, не участвуя в этом. Моя больничная палата наполнилась открытками, шарами, цветами и тем, что я не мог есть. Ко мне приходили тренер и даже директор Бейлор, но мама не пускала тех, кого называла «случайными доброжелателями», и журналистов. Я был не против. Я много спал.

Но со дня стрельбы я не видел никого своего возраста, кто действительно всё знал, кто был на моём месте. Мне нужно было увидеть людей, которые понимают, чтобы поговорить об этом, вместе злиться, вместе скорбеть. Повыть на чёртову луну со своей стаей. Или с той частью стаи, которая осталась.

После того, как папа меня высадил, я медленно поднялся по ступенькам. Люди проходили мимо меня, будто я был какой-то сломанной старой машиной на крайней полосе дороги. Я узнавал некоторые лица, но не видел никого, кого знал хорошо. Впереди была компания моих товарищей по команде — Аарон, Джеймс и Силас — они вошли в церковь, одетые в пиджаки и галстуки.

Там было так много людей. Будто на Пасху, только все были одеты в чёрное и выглядели так, будто получили по яйцам. На улицах стояли новостные камеры. У людей брали интервью. Боже, это было последнее, чего я хотел. Наверное, я сорвусь и унижусь на национальном телевидении, если кто-то поднесёт к моему лицу микрофон.

Я встретился взглядом c симпатичной темноволосой девушкой, с которой ходил на историю Америки. Её лицо было опухшим и красным, будто она плакала много дней. Она посмотрела на меня с широко раскрытыми глазами и улыбкой, которая говорила: «Эй! Я рада, что ты в порядке». Я улыбнулся ей в ответ. «Я за тебя тоже рад». В груди стало тесно, и мне пришлось отвести взгляд.

Ещё один шаг вперёд. И ещё.

Было странно находиться снаружи. Я чувствовал себя раскрытым. Вокруг было так много пространства. В высоком здании через улицу было так много окон, из которых мог кто-то смотреть, выбирая цель. Может, медленного хромающего парня.

Ещё один шаг вперёд. Я пытался поторопиться, терпя боль.

Я прошёл через каменный проход в покрытый плиткой холл. На белый мраморный пол падал цветной свет от витражных окон — золотой, фиолетовый, красный. Я быстро отвёл взгляд от цвета.