Закрыв глаза - Федериго Тоцци (2012)

Он вышел на набережную Аркибузьери: мост Понте-Веккьо с двумя быками, подпирающими сросшиеся лавки ювелиров; к ним добавились еще лавки, примостившиеся на арочных пролетах и деревянных подпорках, крашеных красной краской. Окна такие широкие и идут так часто, что стен почти не осталось.

По ту сторону Арно дома стоят тесно-тесно: старые, серые, грязные, они словно боятся опрокинуться в воду. Дома, как тонкие разноцветные полоски, смыкающиеся с полосками моста — прямоугольники домов и прямоугольники воды, неравномерно, друг за другом.

Арно обтекал опоры моста, в безмолвии реки и домов слышен был далекий шум, где тон почти всякий раз задавал колокол. Высоко в небе застыли в блаженной неподвижности кипарисы у Торре-аль-Галло.

По эту сторону Арно — выжженные солнцем полуоткрытые лавки и раскаленная тень под их короткими навесами, и входящие в город пустынные дороги.

От церкви Сан-Миниато с фортом Бельведере идет высокая стена деревьев, которую разбивают белые виллы, уходящие за крыши Борго Сан-Якопо.

Холм Поджо-дель-Инконтро был ясного голубого цвета. На Понте-Веккьо ветер трепал выцветшие навесы над ювелирными лавками, разносил над рекой дорожную пыль. А вот и белоснежные с теплыми тенями статуи моста Понте-Санта-Тринита, который заканчивается между церковью Честелло и абсидой стоящей над рекой церкви Сан-Якопо. Дальше колокольня Санто-Спирито, за ней дома ниже и стоят пореже, и так до самых труб района Ниньоне. И мост Понте-делла-Каррайя, почти на отшибе, и деревья на заднем плане, в самом начале парка Кашине — солнечные и далекие.

Домой он вернулся очень поздно, переставил привезенные из Сиены книги, вынул из чемодана все белье. За ночь он просыпался два или три раза и прежде, чем снова заснуть, радостно говорил вслух:

— Скоро завтра!

Все утро он провел в нерешительности и вечером написал ей, потому что чувствовал, что любит ее по-настоящему. Как выглядит лицо Гизолы, он не помнил — скорей, ему казалось, что его незримо со всех сторон окружают ее движения. Цвет ее платья стал светом и время от времени являлся, как яркая вспышка.

Гизола дала прочитать письмо своему другу, которому уже рассказала, по-своему, о вчерашнем визите, не доверяя языку Беатриче — виденной Пьетро служанки.

— Зачем он тебе пишет? — спросил со смехом синьор Альберто. — Похоже, он давно в тебя влюблен. Любопытное письмо. Дай-ка перечитаю.

На этот раз после каждой фразы он делал паузу и поглядывал на Гизолу, прислонившуюся к его плечу. Выраженных в письме чувств они оба не одобряли, зная, что сами на них неспособны. Закончив читать, он поцеловал любовницу:

— Это твое.

Она порвала листок и, будучи в веселом настроении, чтобы пуще его рассмешить, стала ходить на каблуках взад-вперед, резко разворачиваясь. Он был позабавлен, но спросил:

— И как же ты его любишь?

— Вот так.

И она подалась вперед всем телом, изобразив прочувствованный жест.

— Но ты не все мне рассказываешь.

Он ухватил ее за ухо и тихо спросил:

— Ему тоже?

Она вся вскинулась, побледнела, и выпалила:

— Клянусь. А вдруг он на мне женится — ты что, против?

Тут синьор Альберто готов был просить прощения!

— Я лишь хочу убедиться, для твоего же блага, что он в самом деле тебя любит и что он богат — как ты всегда мечтала. А иначе ты с тем же успехом можешь остаться здесь.

— Богат ли он? Да у его отца десять поместий и большой трактир.

— А он согласится?

— Бьюсь об заклад, он сам его послал.

Синьор Альберто поверил Гизоле и остался доволен.

И пока она доставала из буфета тарелки и накрывала на стол, подумал, что при желании он всегда может остаться ей другом.

Однако дела у него шли неважно, и пора было положить конец этой слишком уж безмятежной и праздной жизни.