Закрыв глаза - Федериго Тоцци (2012)

Утром Доменико уходил ни свет ни заря, ни слова не сказав Пьетро, который тем временем пытался повернуть по-другому картины, всплывающие в полудреме, когда кажется, что можно по желанию досмотреть сон или проснуться.

Он садился за столик и так и сидел, подпирая коленками ящик. Казалось невероятным, что никому и ничему не было до него дела — и он перебирал в памяти чувства и ощущения, пока не приходил в пьянящее исступление.

То, что он навсегда обречен лишь страдать, трогало его до слез: «Почему я не могу видеться с Гизолой? Другим не приходится, как мне, отрекаться от всего. И никто к ним не лезет. Просто в голове не укладывается, как у них получается заниматься тем, что для меня невозможно: извозчик нахлестывает лошадь, дворники поливают».

Но в трактире он до обеда старался не показываться. Нужно было еще улучить подходящий момент, чтобы повар не заругался. Он брал, что ему давали, и сам доставал из буфета хлеб и приборы.

Теперь у Пьетро, любившего людей идеальной любовью, горько томилось сердце. Но тут отец говорил:

— Не стой у официантов на пути. Сам все равно ничего не делаешь!

Тогда Пьетро уходил, пока его не заставили работать. «Да разве могу я бегать в лавку за сыром? Или просить, чтобы мне набрали корзину хлеба? Или препираться по поводу суммы в счете? Ведь тогда и Гизола не пойдет за меня замуж».

Однажды он получил письмо. Сам почерк на конверте был таким, что он сразу понял: произошло что-то неотвратимое. Он не хотел его распечатывать. Там было написано: «Гизола Вам неверна. Если хотите удостовериться, отправляйтесь на улицу Пергола…»

Дальше шел номер дома и женское имя — возможно, вымышленное.

Это выглядело решением какой-то необъяснимой загадки.

— Должна быть истинная причина, — подумал он.

Все возможные бедствия пронеслись перед ним, пока он изумлялся такому сочувствию со стороны совершенно незнакомого человека.

Потом он задумался о том, где взять денег, чтобы нагрянуть к Гизоле без предупреждения. Ребекка их давать не хотела и жаловалась, что он не вернул ей и тех, что брал до этого. Но Пьетро настаивал:

— Как я буду просить их у отца?

— Пусть вам кто-нибудь из друзей одолжит.

При этом она направилась к комоду, решившись снова дать ему денег, чтобы он убедился в порядочности племянницы. Но сперва достала для ребенка, которого держала на руках, чистую пеленку. Расстелила ее на кровати, бросила грязную под шкаф — казалось, вид плачущего ребенка заставил ее забыть о деньгах.

Она постояла, опустив голову, будто в задумчивости. Если бы речь шла о чем-то другом, она сама бы пошла к Доменико, но в этом случае лучше было между ними не встревать.

— Вам непременно надо ехать завтра утром? — спросила она.

— А как же иначе, после такого письма?

Она вздохнула с пониманием. Пьетро подождал немного и сказал:

— Ну дай.

— Сколько вам надо?

— Больше, чем в тот раз.

— Бог мой, да где ж я их возьму? Почему вы не откладываете понемногу каждую неделю?

Он пожалел, что ему это до сих пор не приходило в голову — даже непонятно почему.

— С этого дня так и буду делать. А сейчас… одолжи мне.

Если бы разговор затянулся, у него бы не хватило духу настоять на своем, но Ребекка поверила ему и уступила.

Пьетро пересчитал деньги. Ребекка, опершись на выдвинутый ящик, смотрела на него в упор. Он улыбнулся ей и поблагодарил.

Проводив его до лестницы, Ребекка в последний раз напомнила:

— Только верните потом, не забудьте.

Гизола и впрямь просила писать ей в Бадиа-а-Риполи, но разве не могло так случиться, что она переехала буквально на днях? Впервые все это нагромождение горестей будто бы отдалилось, так что с ним можно было расправиться. Все мучения оказались где-то снаружи, от этого он испытал чувство легкого счастья, ни на что не похожее. И подумал: «Почему я сразу же поверил письму?»