Победить тьму... - Барбара Эрскин (2004)

Экстаз, который он испытал, войдя в нее, лишил его сил и притока воздуха. Некоторое время она лежала и смотрела поверх него на сверкающую голубизну неба, затем быстрым движением выбралась из-под него и легко поднялась на ноги. Она стояла и задумчиво глядела на него, а он провел по ней сонным взглядом, и на мгновение, когда она сверлила его своим взором, его охватил приступ страха. Поток исходящей от нее силы был подобен настоящему удару.

— Было хорошо, Адам. Приятно. Теперь А-дам — мой. Навсегда! — Казалось, ее глаза сомкнулись, и страх, испытываемый Адамом, грозил перерасти в панику. Его пульс учащенно бился, его легкие застыли от задержки дыхания. Затем это прошло. Она отвела взгляд и засмеялась.

— А-дам устал!

Двумя прыжками Брид достигла края заводи и нырнула.

Адам закрыл глаза. Его сердце бешено колотилось, и он чувствовал себя совершенно разбитым.

И вдруг — ледяная вода прямо в лицо!

— А-дам спит! — Ее смех был ехидным. Она стояла над ним, с нее капала вода, а ее ладони были сложены в виде чашечки. Он видел за нею заходящее солнце, окружавшее ее сверкающим золотисто-красным ореолом, и только сейчас осознал, как долго они пробыли тут. Он медленно сел, а она опустилась рядом с ним на колени.

— А-дам счастлив?

Он ощущал ее энергию и возбуждение и что-то еще, что-то дикое и по-прежнему необъяснимо пугающее. Он кивнул. Ему было трудно говорить.

Она нагнулась над ним и, мгновенно изменив настрой, потянулась к рюкзаку.

— Брид голодная. — Она пошарила в рюкзаке — по записной книжке, книге о птицах и биноклю — и грустно покачала головой. — Торта нет.

Он засмеялся, и чары наконец перестали действовать.

— Торта нет. Сама виновата. Побросала его в воду.

Вскочив на ноги, он подбежал к заводи и бросился в воду, чувствуя, как великолепная холодная и чистая вода смывает страх и чувство ненависти к самому себе, которое таилось где-то на задворках его сознания. Он с максимально возможной скоростью переплыл заводь во всю длину, а когда плыл обратно, увидел, что Брид уже оделась. Выжав руками волосы, она закрепила их на макушке серебряной заколкой. Когда он подплыл к берегу, она уже завершила превращение страстной требовательной женщины в голодного ребенка.

— Мы идем к маме. Она кормит нас лепешками.

Адам кивнул.

— Нужно торопиться. Уже темнеет.

Теперь, когда она полностью оделась, страх отступал, а стыд и смущение выходили на передний план. Он не хотел, чтобы она видела его голым. Он хотел, чтобы она отвернулась, когда он выходил из воды, но она стояла неподвижно и смотрела на него.

— Скорей, А-дам.

Он был сердит, вылезая из воды.

Но она больше не смотрела на него. Ее глаза были устремлены на долину, где среди деревьев сгущался туман.

— Скорей, А-дам, — снова сказала она. — Мы теперь идем.

У него не было намерений оставаться на ночь. Он рассчитывал отыскать во тьме дорогу домой, но у огня, разведенного матерью Брид, было так тепло, а он устал. Он несколько раз впадал в дремоту, прислонившись к грубым стенам их дома, и наконец заснул. Брид смеялась, глядя на мать, пожимала плечами и смеялась, они накрыли его одеялом и оставили одного. Свернувшись на своих кроватях из срезанного вереска, покрытого овечьей шерстью, они повернулись спиной к входу и крепко заснули.

Он проснулся неожиданно. В хижине было холодно, огонь почти догорел, а камень за его спиной стал мокрым от росы. Он сидел неподвижно, окоченевший, чувствуя себя неловко. Брид и ее мать еще спали, но его что-то разбудило. Он осторожно отбросил шерстяное одеяло, которым они накрыли его, и поднялся. Он отыскал путь к двери, откинул кожаный занавес, который в это время года служил единственной защитой, и вступил в холодный белый предрассветный туман.