Ключи от рая - Мейв Бинчи (2008)

На какой-то момент я вспомнил о больших поздравительных открытках, которые они присылали мне каждый год, с вложенными в них льняными носовыми платками, или записными книжками, или чем-то бесполезным. Но родители, конечно, должны помнить дни рождения своих детей — когда у меня будут дети, когда у нас с Линдой будут сын и дочь, мы тоже будем помнить их дни рождения. Хотя я должен сказать, что она всегда пишет письма домой на дни рождения или юбилеи у родителей. Впрочем, все девушки ведут себя по-разному.

Что очень досадно, так это то, что Эми сама вспомнила про серебряную свадьбу. Я ответил, что, поскольку у нас вечная нехватка времени, лучше сделать для них что-нибудь в Лондоне, устроить обед, шампанское или еще что-нибудь, прислать за ними лимузин. Так ведь нет. Эми здесь не будет. Они с Тимом едут на уик-энд в Париж, и отменить поездку невозможно. Она временами такая эгоистичная, Эми, и неразумная. Очень неразумная.

Был еще какой-то невнятный лепет насчет того, чтобы устроить большой праздник на мамину жемчужную свадьбу, потому что это связано с ее именем и все такое. Жемчужная свадьба — это тридцать лет.

Один Бог знает, что будет тогда. Мы с Линдой поженимся, это точно, а Тим заведет себе новую подругу, более молодую, чем моя сестра, в этом тоже можно не сомневаться.

Поэтому я предложил послать по букету от нас в дом ужасной тети Дервлы, и еще сказал, что, может быть, в Блэкпуле им будет даже лучше, и еще сказал, что к жемчужной свадьбе мы придумаем что-то выдающееся, но что-то мешало мне убедить самого себя или Эми, что так и будет.

Все это сегодня вечером я рассказал Линде. Она выслушала меня очень спокойно. Она смотрела на меня так, как будто увидела впервые.

Мне очень не понравился этот взгляд. Можно было подумать, что у меня на лбу что-то написано.

— Что-то не так? — спросил я с тревогой.

— Нет-нет, ничего, — сказала она. — Продолжай, рассказывай дальше.

Я снова заговорил и рассказал ей, что мои родители были, конечно, теми, кого называют «солью земли», — ведь она видела их, она знает это. Но при этом они довольствовались слишком малым. Это достойно жалости. Путь, который они выбрали, не приводит к успехам. И моя мать предпочитает заниматься своей кухней, чем же еще, и превратилась в неряшливую женщину — ни изящества, ни манер, ни стиля. И они испытывают благоговейный страх перед тетей Дервлой, старшей сестрой отца, которая знает все на свете, хотя бывала только дважды южнее Уотфорда.

Они были вполне счастливы в своем домике, вместо того чтобы найти более высокую цель в жизни. Времена изменились, люди перемещаются, а они ни к чему не стремились. Если бы все люди на земле были такие, как они, человечество все еще жило бы в пещерах.

Лицо Линды ничего не выражало. Обычно она вела себя живо, соглашалась или возражала. Но она сидела безучастно, и казалось, чем дальше я рассказывал, тем меньше она понимала. Я стал говорить о том, как мои родители считали кур и чипсы лакомством и на Рождество увешивали все в доме цепями из разноцветной бумаги, так что мы едва могли двигаться.

И так как Линда продолжала молчать, я стал рассказывать, как мама брала дополнительную работу, чтобы мы получили новые велосипеды, а ужасная тетя Дервла приносила нам молоко и печенье. Я заметил, что Линда медленно опускает ноги с дивана и засовывает их в туфли. Это было странно, потому что мы были в квартире одни и она никогда не уходила так рано.

Она встала и сказала, что должна уйти.

Я растерялся:

— Зачем же так рано уходить — как насчет цесарки, которую я купил нам на ужин, и бутылки очень хорошего кларета?

А Линда ни с того ни с сего вдруг спросила, готовил ли я когда-нибудь цесарку для своих родителей, а я объяснил, что на их кухне готовить невозможно, и потом, они все привыкли есть такую ужасную пишу, что от цесарки получат несварение желудка. Ее лицо как-то странно изменилось.

— Что не так, Линда? Что случилось? — тупо спросил я.