Большие девочки не плачут - Франческа Клементис (2004)

Марина замерла от боли. Ей снова стало одиннадцать. И двенадцать, и тринадцать, и так до тридцати одного. По мере того как она становилась старше, оскорбления делались все утонченнее. Но толстокожей она так и не стала. Обидными словами «Марина-крепыш с рекламы покрышек „Мишлен“» ее могли бы подразнить мальчишки, когда ей было одиннадцать лет. Наверное, поэтому они и причинили ей такую боль. Ее даже не считают достойной остроумного эпитета, какого-нибудь изысканного сравнения, придуманного творческим отделом ТНСВ.

— Марина, мне так жаль. Я не хотел этого говорить.

Он бережно взял ее руки в свои, попытался обнять ее, чувствуя, что если как можно крепче не прижмет ее к себе, то у него, возможно, никогда больше не будет возможности снова обнять ее.

Она высвободилась из его объятий.

— Нет, хотел. То, что не хотят сказать, не говорят. Единственное, о чем ты жалеешь, это о том, что сказал это не вовремя. Ты убил нас, и ты это знаешь. И ты знаешь, что я никогда не прощу тебе то, что ты сказал. Тебе жаль. И больше ничего.

— Не говори так! Сказать такое — глупо, глупо. Все что угодно отдал бы за то, чтобы вернуть свои слова назад.

— Слово не воробей… Всякий раз, когда я смотрела на тебя, я видела, как эти слова прячутся за твоими глазами. Это правда, и ты ничего не можешь с этим поделать.

Энди не знал, что и ответить.

— Ты все неправильно поняла. Я сказал это только потому, что завидую твоему повышению Ну вот, я признался. Я законченный мерзавец. Но по крайней мере, я честен.

Марине стало жаль его. Он и сам не ведает, что говорит.

— Энди, я не глупа. Знаю, ты завидуешь, и именно потому тебя и понесло. Но слова… Слова, которые ты выбрал. Ты только сукой меня не назвал. Или хитрой коровой, молча соглашающейся на что угодно. И ты назвал меня кубышкой.

— Может, я покажусь педантом, но вообще-то я сказал, что ты не толстая.

— Ты отлично знаешь, о чем я, Энди. Не играй со мной в слова. Я все равно выиграю. Когда ты исчерпал все свои доводы, когда рухнули все барьеры, ты вспомнил про мой вес. И не имеет значения, в каком времени — в прошедшем или настоящем. Это всегда будет камнем преткновения между нами, оружием в твоем арсенале. И это всегда будет причинять мне большую боль, чем я могу стерпеть.

Прежде чем произнести слова, которых она никогда не произносила, Марина глубоко вздохнула.

— Думаю, нам лучше на этом закончить.

Энди подошел к окну и посмотрел в него. Он увидел вдалеке Парфенон точно на открытке. Его торжественная величественность не тронула Энди.

— Очень умно, Марина. Ты хоть понимаешь, что сделала?

— Я больше не желаю играть ни в какие игры, Энди. Просто не хочу, чтобы ты еще раз причинил мне боль. Или кому-то другому, если уж на то пошло. Начиная с этой минуты я больше не буду жертвой. Я этого не заслуживаю.

— Да ведь все совсем не так. Ну как ты не понимаешь? Ты так слепа по отношению к самой себе.

— Энди, ты злишься на меня. Поэтому говори что хочешь. Может, тебе от этого лучше станет.

Энди несимпатично фыркнул.

— А потом ты перенесешь свои вещи в комнату этой мерзкой Сюзи и вы заведете женский разговор. И о чем вы будете болтать? Да примерно вот о чем: «Ах, Сюзи, он такой же, как все! Все разговоры только о том, сколько я вешу. Это так ужасно, все разговоры сводятся только к моему весу». А она заохает и согласится с тобой. Но мы ведь сейчас с тобой не об этом говорили?

— Разве?

— Нет, Марина. Да, я вел себя грубо и сказал несколько непростительных вещей. Но мы расходимся в силу более глубоких причин, из-за несоответствия характеров, потому что у нас разные цели, разные ценности. То, что ты поднялась выше меня, говорит кое-что существенное о каждом из нас.

— А при чем здесь это?

— В конечном итоге ни при чем. Но посмотри повнимательнее, Марина. Ведь это ты свела все к своему весу.

— Ничего подобного. Это сделал ты!